Бернштейн Н. А.
О построении движений

Глава девятая
Признаки уровневой структуры в патологии и в норме

В предшествующих главах мы стремились, где только это оказывалось возможным, указать на точки приложения излагаемой здесь теории к повседневной практике, иллюстрируя все ее основные положения конкретными примерами, извлеченными из жизни. В частности, вся предыдущая гл. VIII представляет собой такое приложение к области педагогической практики — к вопросам развития навыков спорта, труда или исполнительского искусства.

Нам остается подвести итоги, насколько это возможно сделать, приложениям теории координаций к области двигательной патологии и, в частности, к патологии нервной системы, что до этого момента делалось нами лишь мимоходом, попутно, при характеристиках отдельных уровней построения. Отнюдь не покушаясь на какую-либо переработку невропатологической семиотики, мы лишь попытаемся дать здесь краткий очерк тех изменений, которые вносятся в трактовку очаговых и системных нарушений моторики и претерпеваемых ими компенсаций согласно теории сензорных коррекций. Главным же образом необходимо остановиться на насущном и естественно встающем перед каждым читателем вопросе о критериях для суждения об уровневом построении двигательных актов, об объективных специфических признаках, способных помочь установлению различных сторон и характеристических черт этого построения и пригодных в перспективе для дифференциально-диагностического использования.

В искании таких признаков построения мы исходим все из тех же основных позиций об избирательной контингентности движений, управляемых каждым из уровней центральной нервной системы. Мы делаем ударение не на вопросе, что нарушается в движениях (всех вообще) при так или иначе локализованном очерченном очаге, а на вопросе, какие именно движения нарушаются в связи с ним. Что же касается первого вопроса, то качественные расстройства отдельных сторон и деталей отделки, обнаруживающиеся при подобном очаге в преобладающем большинстве движений, понимаются нами со всей отчетливостью как нарушения в протекании определенных технических фонов, управляемых пострадавшим уровнем, т. е. опять-таки с конкретным учетом контингентности и уровневой принадлежности этих фонов. Действительно, если даже, как это чаще всего и бывает, вызванное болезненным очагом двигательное расстройство не ограничилось узким списком движений одного уровня, а отразилось почти без изъятий на всей моторной сфере больного, то и в этом случае всегда возможно либо установить, что в страдание фактически вовлечены анатомические субстраты или проводящие пути всех координационных уровней, либо же убедиться в том, что различные движения пострадали далеко не одинаковым образом и не в одинаковой мере, с выпуклой избирательной специфичностью, подчас уже теперь доступной яркому и ясному истолкованию.

Специфические признаки, в которых мы нуждаемся для возможности уверенного практического приложения теории координации как к патологии, так и к норме, должны обладать безусловной избирательностью по отношению к отдельным уровням построения и при этом должны обеспечивать ответы на три вопроса:

1. Каков ведущий уровень данного двигательного акта, определяющийся содержанием двигательной задачи, разрешаемой этим актом, и определяющий, в свою очередь, его смысловую структуру?

2. Каков уровневой состав данного акта, т. е. какие уровни фигурируют в существенной мере в его двигательном составе, каковы их относительные пропорции и удельные веса во всем акте в целом и в его цепных сукцессивных компонентах?

За. Дана деталь, сторона или компонента движения: какому фоновому уровню она обязана своим существованием?

3б. Дан фоновый уровень: какие из деталей или сторон наблюдаемого движения обусловливаются и ведутся этим уровнем?

Эти основные для суждения о нормальном движении вопросы легко переформулируются и применительно к патологии. Цель всех их по отношению как к нормальной, так и к патологически измененной моторике и практическая польза, приносимая анализом построения двигательного акта, в возможности выработки рациональных путей и приемов для трудовой и спортивной педагогики, для трудо- и кинетотерапии, лечебной физкультуры и т. п. и в возможности суждения о том, где, как и каких именно следует искать ресурсов для создания целительных викариатов и субституций. Цели их же для нервной клиники — в облегчении и уточнении топической диагностики очаговых поражений; в содействии тому, к чему стремится всякое увеличение чувствительности и точности методом исследования больного — ранней диагностике, резко повышающей шансы на его исцеление; наконец, в создаваемой ими возможности дифференцированного изучения динамики викариатов и компенсаций после остро возникшего очагового заболевания, что представляет большой научный интерес.

Мы не будем касаться здесь признаков (может быть, наиболее перспективных в будущем), опирающихся на физиологическую специфику нервного процесса по каждому из уровней построения: на особенности протекания эффекторных «залпов» возбуждения, характеризуемые поведением биоэлектрических потенциалов мозга и мышц, на изменения показателей тканевой и синаптической возбудимости, на взаимоотношения эффекторного процесса с деятельностью вегетативной нервной системы, с гуморальной составляющей и т. п. Все это — вопросы, находящиеся в настоящий момент еще в самой зачаточной фазе исследования.

Изложение наших исследовательских материалов по этим вопросам составит предмет особой, подготовляемой сейчас к опубликованию работы. Здесь мы ограничимся описанием признаков, доступных безаппаратурному наблюдению в гимнастическом зале, в консерваторской келье или у постели больного. Часть таких признаков обнаруживается уже при простом наблюдении спонтанного двигательного поведения субъекта; другая — выявляется при проведении тех или иных испытательных проб.

Как уже было указано в гл. VI, мы различаем в каждом двигательном акте его смысловую структуру и его двигательный состав. Смысловая структура, непосредственно вытекающая из содержания двигательной задачи и, в свою очередь, вполне определяющая адекватное последней синтетическое сензорное поле, может рассматриваться как наиболее солидный источник для суждения о ведущем уровне построения данного акта. О фоновом уровневом составе, т. е. о построении движения в полном объеме этого понятия, смысловая структура по большей части не содержит выразительных указаний.

Двигательный состав акта, по крайней мере при грубом, макроскопическом наблюдении простым глазом, наоборот, мало характерен для решения вопроса о ведущем уровне, поскольку (как мы видели выше, начиная с гл.II) движения, зачастую очень сходные по своему внешнему облику, могут протекать на самых различных уровнях построения. Правда, более тонкий (например, циклограмметрический) анализ двигательного состава может вскрыть некоторые уровневые особенности и различия в таких одинаковых с виду движениях, потому что разные качества сензорных коррекций ведущего уровня, естественно, придают движениям каждого из уровней построения несколько иное оформление.

Ответы на второй и третий из сформулированных выше вопросов дает двигательный состав, и признаки, описываемые в настоящей главе, как раз способствуют его анализу. Какие технические фоны, какими темпами, в каком порядке и с какой степенью адекватности сумел привлечь субъект к решению вставшей перед ним задачи; в какой степени эти фоны сумели сработаться совместно, какую форму и степень автоматизации обеспечить; наконец, какую меру устойчивости против деавтоматизации под действием тех или других сбивающих влияний смогла создать для них центральная нервная система? Для ответа на все эти вопросы и должны быть найдены достаточно надежные и объективные критерии.

Среди признаков для аналитического суждения о двигательном составе и его расстройствах одни относятся главным образом к двигательной патологии и применимы вне ее только в случаях временных функциональных нарушений: при переутомлении, интоксикации и т. п. Другие признаки применимы в равной мере как к случаям болезненных расстройств двигательной сферы, так и к полноценной норме, обладая, таким образом, наибольшей экстенсивной универсальностью. Мы начнем обзор с первых.

Каждый четко очерченный, остро возникший очаг в центральной нервной системе с неосложненным течением (выбираем для начала эту наиболее ясную ситуацию) обусловливает определенные сдвиги во всех проявлениях жизнедеятельности. Правильнее сказать, что такой очаг создает даже не явления, а определенным образом измененные по сравнению с нормой русла или рельсы для протекания явлений. Как правило, задача клинициста состоит в диагностической индукции; он должен в своих заключениях идти от доступных его наблюдению явлений к вызвавшей их причине, очагу и его свойствам. Среди этой-то массы явлений он должен стремиться найти патогномоничные признаки, т. е. явления наиболее выразительные и специфичные для затронутых уровней.

Сложность синдромов зависит, конечно, от огромного многообразия причин, определяющих измененное протекание явлений.

Явления определяются прежде всего топикой очага, т. е., точнее говоря, вовлеченным в очаг органом или функциональной системой мозга; здесь играет, кроме того, роль протяженность очага и его соматотопические свойства, если очаг помещается в одной из проекционных систем центральной нервной системы. Далее, при данной топике направление русла явлений связано со знаком и характером очага. Он может обусловить в одних случаях гиподинамические явления: угнетение, гипофункцию и полное выпадение; в других случаях он может дать картину гипердинамии, выражающейся либо в количественной ирритации органа, его гиперфункции, либо также в привходящих качественных извращениях. Дальнейшие осложнения потока явлений обусловливаются характером взаимоотношений очага с другими органами и системами мозга. Он может оказать то или иное (возбуждающее или угнетающее) влияние на топически смежные с ним отделы мозга, как пожар, перебрасывающийся на соседние здания, или на отделы системно смежные, обладающие с пострадавшим отделом синаптическими связями через проводящие пути и могущие территориально отстоять очень далеко от него. Наконец, обращаясь к координате времени, мы должны учесть влияние на картину явлений еще степени динамичности очага (единовременная асептическая травма без последующего процесса, медленно развивающаяся гумма, горячий, бурно разрастающийся абсцесс и т. д.) и его свежести или давности, т. е. того, насколько далеко успели развиться процессы компенсации и викарного замещения выпавших отправлений. Во всем этом хаосе причинных зависимостей, осложненном еще тем, что каждый из этажей и уровней центральной нервной системы, несомненно, несколько по-своему реагирует на эти причины и влияния, не так легко установить какой-либо систематизирующий порядок.

Стремясь получить в качестве признаков явления с максимальной уровневой избирательностью, мы должны учесть еще одну переменную — местонахождение очага на протяжении рефлекторного кольца. Если исключить поражения периферических смешанных нервов, ведущие к выпадению концевого исполнительного органа, а не двигательной функции, то, схематически говоря, останутся пять возможных локализаций поражения на рефлекторном кольце данного уровня (рис. 95): i) центральный афферентный путь (в спинном мозгу); 2) сензорные (афферентационное) ядро уровня; 3) центральные замыкательные системы; 4) эффекторное ядро уровня; 5) эффекторный цереброспинальный путь.

Рис. 95. Схема пяти возможных пунктов поражения на протяжении рефлекторного кольца.

Общий принцип зависимости явлений от места на протяжении кольца может быть выражен таким правилом. Чем очаг поражения ниже (ближе к периферии), тем отчетливее проявляется избирательность нарушений по отношению к периферическому органу или области тела и тем она слабее выражена по отношению к контингенту нарушающихся движений. Справедливо и обратное положение: чем выше (центральнее) локализован болезненный очаг, тем нарушения избирательнее по отношению к контингентам движений и тем они обобщеннее по отношению к периферическим органам.

Так, например, поражения в пункте 1 (см. рис. 95) охватывают всю первичную, сырую сигнализацию данного периферического рецептора до ее переработки и синтеза в сензорные поля совместно с другими рецепторными качествами. А участвует эта первичная сигнализация почти во всех полях координационных уровней, поэтому и нарушение движений происходит почти по всем уровням, лишая признак выпадения какой бы то ни было избирательности. Так создается, например, синдром табетической атаксии в результате перерождения задних столбиков спинного мозга, несущих в норме всю проприоцептивную и почти всю осязательно-болевую сензорную сигнализацию. С обоими этими рецепторными качествами, как это было показано в гл. III-V, интимно связаны уровни А, В и С, откуда и получается весь широко известный комплекс заднестолбовой атаксии. По подуровню C2 (идя сверху) получается распад пространственной точности движений, меткости попадания, дозировки целевого усилия и т. д. По линии подуровня C1 создается расстройство локомоций и всех тех движений ощупывания и обвода, которые были причислены к этому подуровню в гл. V. От выпадения кооперации того же подуровня C1 с уровнем A возникает расстройство равновесия, астазия (симптом Rhomberg). Таламо-паллидарный уровень синергий, особенно тесно связанный с проприоцепторикой, откликается на выключение ее сигналов распадом того владения реактивной динамикой, которое составляет его сильную сторону в норме; утрачивается какая бы то ни было возможность динамически устойчивых движений. Наконец, выключение уровня A само по себе создает уже упоминавшиеся в гл. III проявления его гипофункции: интенционный тремор как выпадение реципрокной иннервации и денервании, гипотония как выпадение рефлекторной тонизации и гиперметрия как разрушение механизмов своевременного поочередного включения антагонистов при циклических движениях. Если еще прибавить к этому деавтоматизицию движений во всех уровнях, особенно в предметном уровне D, обусловленную разрушением всех фонов, опиравшихся на проприоцеторику, то общая картина двигательного расстройства, не теряя ничего в своей характерности, оказывается действительно огульной по отношению почти ко всем без исключения видам двигательных актов.

Столь же всеобъемлющими по охвату разрушающихся движений являются и поражения спинальных эффекторных невронов, например пирамидного неврона (к чему мы еще вернемся ниже с другой точки зрения), создающие зато при прекращении проводимости этих невронов недосягаемость совершенно определенных и резко отграниченных мышечных групп для эффекторных импульсов самого разнообразного происхождения и состава, исходящих от всех кортикальных уровней.

Таким образом, уровневая избирательность симптомов имеет место, как правило, только при очагах, локализованных на рефлекторном кольце в пунктах 2—4 (см. рис. 95).

Наиболее четкие формы избирательных нарушений возникают при местонахождении очагов в центральных афферентационных ядрах (2). Нарушения представляют собой в этих случаях расстройства в смысловой структуре пли содержании двигательных актов данного уровня, т. е. в их наиболее существенных и трудно возместимых сторонах. Здесь может быть отмечена одна характерная зависимость между высотой пораженного уровня построения и восстановимостью пострадавших движений.

Чем ниже в иерархии уровней стоит пораженный уровень, тем труднее размещение ущербов, связанных с нарушениями в области двигательного состава, и наоборот, тем легче возмещение тех ущербов, которые обусловлены нарушениями в области смысловой структуры движений. Для верхних уровней справедливо обратное утверждение.

Для пояснения этого положения нужно принять в расчет, что смысловая структура всегда полностью обеспечивается ведущим уровнем данного движения. Возместить движение, утраченное вследствие выбытия из строя его ведущего уровня P, — значит суметь воспроизвести на вышележащих уровнях смысловую структуру выпавшего движения. Чем выше разрушенный уровень, тем меньше остается над ним ресурсов для такого суррогатного воспроизведения и, наоборот, чем больше имеется книзу от него уцелевших уровней, пригодных в той или иной мере для возмещения его фонового двигательного состава. Наоборот, воспроизведение несложной смысловой структуры движений, посильных низовым уровням, стушевывается по трудности перед гораздо тяжелее вознаградимыми потерями со стороны двигательного состава, сопровождающими разрушение низовых уровней, мало пластичных и в то же время высоко специфичных по качеству и составу своих коррекций.

Необходимо пояснить, в чем отличия нарушений смысловой структуры от нарушений двигательного состава. Нарушение смысловой структуры выражается в неадекватности осуществленного двигательного решения смыслу поставленной перед пациентом задачи независимо от того, понимает ли субъект неудовлетворительность своего решения или нет. Решение, не достигающее или плохо достигающее требуемого результата из-за моторных, координационных дефектов, но не искажающее смысла возникшей задачи, есть случай нарушения двигательного состава при интактности смысловой структуры. В действительности, к сожалению, далеко не всегда легко распознать, с которым из двух дефектов мы имеем дело. Наиболее отчетливо разграничиваются между собой обе формы при расстройствах выполнения смысловых цепей в уровне действий D.

После сделанных ограничений и оговорок мы можем подойти непосредственно к патогномоническим признакам уровней, естественным образом группирующимся в два разряда. К первому из них мы отнесем явления гиподинамии, т. е. понижения функции, начиная с явлений ее полного выпадения и кончая явлениями сбиваемости, т. е. пригодности нервного аппарата для вполне нормальных отправлений, но не иначе, как при условии особой бережности к нему, устранения какйх бы то ни было помех или осложнений, уже разрушительных для функции с такой повышенной ранимостью. На противоположном полюсе окажутся явления гипердинамического порядка, обусловливаемые перевозбужденным состоянием заболевшего или вторично втянутого в болезненный синдром центра. К этому гипердинамическому разряду отойдут прежде всего количественные проявления ирритации, сказывающиеся в виде повышения возбудимости или же увеличения размаха, быстроты, силы движений и т. п. Гипердинамическое состояние уровня может проявиться затем в виде перепроизводства спонтанных движений, лишних по существу, т. е. не решающих никакой задачи и лишенных целесообразной законченности в их двигательном составе: это будут гиперкинезы всяких видов, включая одну из их частых разновидностей — треморы. Если лишние движения возникают не сукцесивно, а симультанно, то они превращаются в синкинезии, отличаемые нами от синергий и синдинамий или содружественных движений (соответственно напряжений) именно по их ненужности. Статистической разновидностью синкинезий являются всякого рода непроизвольные иррадиированные перенапряжения, как тонические, так и тетанические, вроде, например, известного risus sardonicus при тетании. Наконец, очень частой разновидностью гипердинамических проявлений, дающей, особенно для более высоких уровней, ряд очень выигрышных избирательных признаков, являются гипердинамические персеверации движений, т. е. потеря возможности прекратить по произволу раз начавшийся в двигательной сфере процесс. Наиболее четкие признаки доставляются по преимуществу явлениями выпадения и персеверации. Начнем с первых.

Каждый ограниченный очаг, вызывающий выбытие из строя субстратов одного определенного уровня, обусловливает довольно сложную комплексную картину избирательного выпадения движений. В сплошном массиве движений, доступных здоровой норме, создаются пробелы, области невыполнимых двигательных отправлений на фоне других, выполнимых как и прежде, или же пострадавших частичным, но вполне определенным образом. Очередной задачей является составление такой сетки типических комбинаций двигательных пробелов, патогномоничных для поражений последовательных уровней, которая обеспечила бы возможность их безошибочного определения.

При полном выбытии из строя уровня Р те движения, которые велись на самом этом уровне, избирательно выпадают совсем, поскольку выпадают обеспечивающие их у данной особи афферентации. Движения более высоких уровней нарушаются частично, деавтоматизируются в большей или меньшей мере в зависимости от того, входил ли выпавший уровень в их фоновый уровневый состав. Очевидно, качественная картина деавтоматизации двигательных актов верхних уровней является в высшей степени характерной для выпавшего уровня. Движения уровней, лежащих ниже P, могут испытывать после его выпадения нарушения двоякого рода. С одной стороны, если субъект успел выработать в этих низовых уровнях автоматизмы для обслуживания двигательных актов уровня P, то с выпадением последнего безвозвратно утрачивается возможность их эйфории, так как вышележащие уровни (Р + 1), (Р + 2) и т. д., на которых с течением времени начинают формироваться викарные замены для этих выпавших актов, как правило, не обладают.ключами для вызывания этих автоматизмов, откликавшихся только на вызовы своего уровня-заказчика P. Низовые уровни, не теряя по этой группе причин каких-либо самостоятельных движений, утрачивают многое из своей деятельности в роли фонов. Кроме того, в целом ряде случаев иерархические взаимоотношения между смежными уровнями в центральной нервной системе таковы, что субстраты вышележащего оказывают специфически притормаживающее действие на эффекторы подчиненных им нижележащих. Это-то притормаживающее действие (которое Foerster применительно к влиянию striati на pallidum называет обуздыванием последнего) и снимается с выпадением выполнявшего его уровня. Следствием этого оказывается своеобразная форма гипердинамии, в которую впадает высвободившийся низовой уровень и которую уместно было бы, используя метафору Foerster, назвать разнуздыванием, эффренацией. Такая эффренация имеет место, например, в рубро-спинальном уровне A при паркинсоническом угнетении pallidi или в нем же и в то же время в клетках передних рогов спинного мозга — при выпадении пирамидной системы вследствие капсулярной гемиплегии и т. п.

Нельзя не отметить, что по крайней мере в некоторых случаях или у некоторых видов движений (сейчас еще крайне трудно определить необходимые и достаточные свойства этих случаев и видов) все же возможно переключение экфорируемости хотя бы важнейших из исполнительных фонов на уцелевший вышележащий уровень, берущий на себя восстановительные функции для выпавших движений и способный в некоторой мере усыновить их вместе с их фонами. Иногда такое восстановительное переключение легко достигается простым изменением формулировки двигательного задания. Пациент не может поднять по приказанию руку до высоты лба, но тут же легко выполняет именно это движение в ответ на предложение снять (хотя бы воображаемый) головной убор или отдать воинское приветствие. А. Лурия предлагает премоторному больному начертить на бумаге ломаную линию такого вида:

и т. д. Обнаружив его полную несостоятельность, экспериментатор видоизменяет задание, добавив к указанной ломаной линии две лишние черточки

и движение в тот же момент становится возможным. Число примеров можно было бы легко умножить.

Обращаясь к явлениям, сопровождающим очаговые поражения по пунктам 2, 3 и 4 (см. рис. 95) применительно к каждому из уровней построения поочередно, мы первым делом исключим из детального рассмотрения центральные проводниковые поражения по пункту 3. Как всякие явления проводниковых поражений вообще, они очень близки к явлениям поражения соответствующих им ганглиозных ядер, но только грубее, четче и беспримеснее последних. Очевидно, проводниковые поражения могут вызывать только а) альтернативные, избирательные выпадения и б) синдромы растормаживания, эффренации иерархически низших центров, и не в состоянии обусловить явлений гипердинамии самого пораженного этажа. Ничего нового в смысле избирательно-специфических уровневых симптомов по сравнению с тем, что может быть сказано по поводу очагов в центральных клеточных ядрах, эти проводниковые поражения как будто не дают.

Выпадение афферентационных систем рубро-спинального уровня А приводят к картине, очень близкой к известному «мозжечковому синдрому» Luciani — Орбели. На первом месте здесь стоит резкая гипотония, сопровождаемая нарушениями рефлекторной регуляции тонуса. Распад того, что мы выше (см. гл. V) характеризовали как примитивный синтез пространства уровня A, т. е. вестибулярно(отолитно)-управляемого тропизма верха и низа, приводит к потере равновесия при стоянии (астазия), а в случаях ирретации пораженных центров к опрокидываниям, манежным движениям и т. п. Выпадение важнейших компонент проприоцептивной сигнализации создает явления общего, разлитого нарушения координации, атаксии, поскольку выпадение фонов из A грубо деавтоматизирует движения всех вышележащих уровней. Наконец, подчеркнутая уже в гл. III тесная связь субстратов уровня A с вегетативной нервной системой, общение которой с центральной нервной системой почти полностью осуществляется именно через субстраты этого уровня, ведет в результате разрушения афферентаций уровня A еще и к ряду вегетативных расстройств. В области нервно-мышечного двигательного аппарата это разрушение приносит с собой выпадение так называемой адаптационно-трофической функции sympathici, создавая как общую двигательную разлаженность работы нервно-мышечной периферии, так и ее быструю истощаемость, вялость и т. п., словом, то, что обобщается термином «мышечная астения».

Выпадение эффекторной системы уровня A, т. е. того, что было обозначено в гл. III как группа красного ядра, прекращает поток импульсов по обоим главным экстрапирамидным эффекторным трактам спинного мозга — руброспинальному и вестибуло-спинальному путям. Клетки передних рогов спинного мозга, остающиеся под воздействием импульсации одних только пирамидных невронов, откликаются на это явлениями общего тонического угнетения соответствующих мотоневронов. Ниже мы увидим, что в отношении тонуса роли пирамидного и экстрапирамидного трактов спинного мозга взаимно антагонистичны и пирамидный неврон оказывает в этом дуэте тормозящее действие. Таким образом, возникает симптом гипотонии с особенно значительным падением эластической составляющей тонуса. Дальнейшие явления, характерные для выпадения эффекторной импульсации группы красного ядра: нарушение субординационной регуляции, интенционный тремор как прямое его следствие, гиперметрия, часто наблюдающаяся переразгибаемость суставов и т. д. — были уже перечислены в заключительной части гл. III.

Точно так же не придется задерживаться здесь и на синдроме, сопровождающем гипердинамические состояния группы красного ядра. Кратко можно сказать, что возникающие явления составляют половину характерных симптомов комплекса паркинсонизма: присущие последнему нарушения осанки и позы, каталептоидность, т. е. наклонность к застыванию в спонтанно принятой или искусственно приданной позе, общая вязкая (ригидная) гипертония, тремор покоя (так называемое кручение пилюль), гипометрия движений, т. е. недотягивание до требуемой цели. Вторая половина симптомов паркинсонизма связана с гиподинамией таламо-паллидарного уровня B, о чем скажем ниже.

Гипердинамические состояния системы красного ядра чаще всего возникают в порядке эффренации, т. е. растормаживания в результате выпадения регуляции сверху; так, в частности, происходит и при паркинсонизме.

Поражение центрального афферентационного ядра таламо-паллидарного уровня В — зрительного бугра, неминуемого посредника-передатчика всей проприо- и тангорецепторики как к уровню В, так и ко всем выше его лежащим уровням, ведет к настолько резким и всеобъемлющим нарушениям координаций, что может быть определено как полный развал всей двигательной сферы. Умеренные гиподинамические синдромы, исходящие из thalamus, дают прежде всего расстройства того, что было обозначено в гл. IV как «триада» самостоятельных движений уровня синергий: выразительной моторики мимики, пантомимы и пластики. Наступает более или менее глубокая асинергия или диссинергия, т. е. разрушение глобальных экстрапирамидных движений и, что гораздо важнее в общем балансе моторики человека, экстрапирамидных фонов, характер и значимость которых для движений уровней C и D были подробно освещены в гл. VI—VI. Сравнительно меньше страдают бесфоновые движения верхних уровней: мелкие пальцевые движения из уровня пространственного поля C и некоторые из элементарных цепей предметного уровня D: ориентировочные движения, простейшее самообслуживание, воспроизведение ритмов постукиванием и т. п. Из области речедвигательных проявлений нарушается не столько речь, сколько голос, интонация, выразительная компонента; впрочем, разрушение синергетических фонов может легко привести и к невнятности, шепелявости, гнусавости речи и т. п. Тесная связь таламической системы с болевой чувствительностью ведет к возникновению еще целого ряда болезненных и иногда очень мучительных для больного симптомов, но мы не будем касаться их, как не имеющих прямого отношения к моторной сфере.

Однако возможность тяжелых и разнообразных болевых ощущений (например, гиперпатии), встречающихся при заболеваниях thalami, побуждает упомянуть здесь, что ощущения боли, все равно, периферического или центрального происхождения, если они появляются при определенных позах или элементах движений, создают особый класс коррекций, который можно назвать анталгическими, или противоболевыми, коррекциями. Этого рода коррекции, к которым пациент непроизвольно, почти рефлекторно, прибегает, оберегая свой больной орган от болевых ощущений, способны очень сильно искажать правильную координацию, создавая иногда у наблюдающего ложное впечатление о наличии органических координационных нарушений. Распознать анталгические нарушения и отличить их от истинных расстройств координации возможно (даже не прибегая к показаниям больного, которые могут быть недостаточно объективными) по тому признаку, что, точно выполняя правило об огульности периферических нарушений к контингентам движений и избирательности их к периферическому органу, анталгические коррекции легко выдают свою точную периферическую локализацию, обладая в то же время легкой дифференцируемостью от органических периферических нарушений подвижности или двигательной активности. Диффузные боли центрального происхождения не могут, конечно, приводить к каким-либо регулярным картинам анталгических коррекций.

Болезненные очаги в эффекторном ядре уровня синергий — pallidum — дают в преобладающем числе случаев синдромы гиподинамии. Выпадение отправлений pallidi дает вторую половину симптоматики паркинсонизма: общую асинергию анимию как одно из проявлений разрушения «триады», скованную бедность и скупость движений, смену их ритмической плавности на скандированность и угловатость. Выпадают навыки динамически устойчивых движений и их фонов; в циклограмметрических кривых исчезают противозначные «переливы» напряжений, заменяясь характерной для гипертонической скованности однозначностью по типу первой стадии развития навыка (гл. VIII). Как уже упоминалось раньше, расстраиваются ритмизирующие фоновые перешифровки для движений уровня пространственного поля. Резко падает, наконец, процент непроизвольных движений и компонент; произвольные же совершаются очень скупо в связи с ослаблением инициативы. Часто встречаются и персеверативные осложнения — пропульсии, ретропульсии, уже упоминавшаяся «персеверация позы» — каталептоидность и т. д. Для большей ясности изложения мы перенесем описание персеверативных явлений по всем уровням в особый раздел ближе к концу этой главы.

Гипердинамические формы импульсаций pallidi обычно принадлежат к эфферентационному типу и обязаны своим возникновением выпадению тормозящего, обуздывающего действия striati. Эти формы очень разнообразны, но еще сравнительно мало изучены. Здесь встречается во всем своем богатстве полное содержание каталога гипердинамических проявлений: и геперкинезы, и синкинезии, и персеверации, и бесчисленные виды навязчивых движений. За вычетом динамически устойчивых форм и штампов, которые не могут сформироваться вне нормальных условий упражнения и повторительности, весь остальной арсенал двигательных возможностей таламо-паллидарного уровня проявляется в этих гипердинамических эффектах как непреоборимые, уродливые синергетические слепки или обломки движений. Мы не будем анализировать здесь ближе дифференциально-диагностических различий между синдромами атетоза, хореи, торзионного спазма и др., которые все сводятся в своей основе к явлениям гипердинамии pallidi (см. рис. 33); укажем здесь только, что наблюдаемые в этой группе синдромов различия клинических картин зависят в большей мере от взаимоотношений основного факта — перевозбуждения pallidi — с дисфункциями других, смежных уровней, нежели от различий в патофизиологическом характере самого этого перевозбуждения. Так, например, синдром атетоза связан с гипердинамическим состоянием рубро-спинального уровня, а синдром хореи — с нормальным или даже с гиподинамическим; в картину торзионного спазма входят наряду с перевозбуждением pallidi еще и явления общего разлитого гипердинамического состояния всей экстрапирамидной эффекторной системы и т. д.

Деафферентация уровня пространственного поля С вряд ли возможна при каких бы то ни было обстоятельствах в чистом виде. Мы так и не знаем пока, существуют ли где-либо в коре концентрированные участки, которые можно было бы считать «центрами» сензорного синтеза пространственного поля; выключения же как первичных, так и вторичных кортикальных полей отдельных видов чувствительности дают всегда картины изолированных выпадений этих сензорных качеств, зачастую еще с соматотопической ограниченностью дефекта. Наконец, более или менее суммарный выход из строя важнейших сензорных компонент «пространственного поля» вследствие перерыва где-либо ниже коры: в системе зрительного бугра или проводящих путей спинного мозга, приводит, как уже упоминалось, к поражению целого ряда уровней, начиная с В или даже с A. Очень вероятно, что постоянный до настоящего времени неуспех поисков синтетического центра «пространственного поля» в коре (как бы его ни называть) обусловлен очень высокой компенсируемостью одних компонент пространственного поля другими, чем и объясняется упомянутая выше неосуществимость выключения этого синтеза в целом и притом в чистом, изолированном виде. Расстройства восприятия и осмысления пространства, называемые астереогнозами и имеющие определенные известные локализации в коре головного мозга, являются (поскольку это уже «гнозы») нарушениями смыслового, топологического восприятия пространства в уровне действий D и поэтому сюда не относятся.

Если идти не от очагов (которых для данного случая не удается указать), а от координационных выпадений, то можно, наоборот, очень легко охарактеризовать, что следует отнести за счет уровня C в сложных формах координационных нарушений, так или иначе вызываемых расстройствами пространствообразующих афферентаций. Все компоненты этого рода входят в синдромы различных разновидностей атаксии. От уровня пространственного поля в эти синдромы входят потери точности и меткости движений, их силовой дозировки, управления своевременностью включения, скоростью и темпом движений по верхнему подуровню C2 и нарушения общего «владения пространством», сказывающиеся в распаде локомоций, по нижнему подуровню. Поскольку на долю уровня пространственного поля выпадет наибольшая часть точных и мелких ручных целевых манипуляций (в виде либо самодовлеющих движений, либо автоматизмов для уровня D), постольку именно к его афферентационным, атактическим нарушениям вернее всего подходит ощущение пациента, что «руки его не слушаются». Эта непослушность рук может, но не обязана сопровождаться тем или иным их тремором, являющимся всегда уже привходящим, фоновым образованием в нижележащем уровне A. «Непослушность руки» и как своеобразное ощущение, и как объективный факт, резко снижающий качество и темповую продуктивность точных движений обязательно сопровождает тактильно-проприоцептивную деафферентацию руки любого происхождения, так что в умеренном и скоропреходящем варианте хорошо знакома каждому, имеющему дело с точными работами, как следствие отлаженности, заспанности, переохлаждения руки и т. п.

Выпадения в эффекторном разделе уровня С нуждаются уже в целой классификации. Гиподинамии striati, сопровождающиеся разнуздыванием таламо-паллидарной системы, были уже упомянуты выше. Выпадения пирамидного звена дают, как известно, существенно разные явления в зависимости от того, вовлекаются ли в поражение одни только гигантопирамидальные невроны Беца (например, при гемиплегиях за счет кровоизлияний в белом веществе capsulae internae мозга) или вся пирамидная кора в целом со всеми ее слоями (например, при огнестрельных ранениях, абсцессах и т. п.).

Уже было упомянуто, что пирамидный неврон и экстрапирамидные невроны рубро-спинального (и вестибуло-спинального) тракта оказывают на клетки передних рогов спинного мозга взаимно противоположное действие по части тонуса. Точнее этот антагонизм может быть сформулирован так: импульсация группы красного ядра повышает все виды тонуса, как упругий, так и вязкий; пирамидная импульсация оказывает угнетающее, тормозное действие преимущественно на упругий тонус; оставаясь нейтральной к вязкому.

В норме взаимно противоположные влияния рубро-спинальной и пирамидной системы дополняют и уравновешивают друг друга. Выпадение пирамидного неврона, угнетавшего эластическую составляющую тонуса, приводит сразу к эффренационному повышению этой составляющей — к эластической, или, как ее чаще называют, спастической, гипертонии, постоянно сопровождающей описываемую сейчас капсулярную гемиплегию. Очень характерно, что подскок эластического тонуса, создаваемый перевесом непострадавшего красного ядра, не растекается с обезличенно-одинаковой силой по всем мышцам, а сохраняет всю субординационную физиономию, свойственную рубро-спинальному уровню. У человека гемиплегическая гипертония поражает избирательным порядком: на руке — флексоры, на ноге — экстензоры (так называемая поза Wernicke-Mann) — те самые мышечные системы, которые в норме характеризуются более короткой субординационной хронаксией, т. е. более высокой возбудимостью.

Описываемая эластическая гипертония часто сопутствуется еще особым, упругим, видом тремора — так называемым клонусом, реактивно возникающим как своеобразная персеверация сухожильного рефлекса на гипертонизированных мышечных группах.

Интересно, что другой вариант перевеса группы красного ядра над пирамидной системой — случай, когда эта последняя работает нормально, но зато рубро-спинальный уровень находится в состоянии перевозбуждения, например паркинсонический синдром, приводит опять-таки к гипертонии, но носящей уже совершенно иной характер. Группа красного ядра в своем перевозбуждении стремится повысить все виды тонуса, но нормально работающая пирамидная система препятствует этому в отношении эластического тонуса, и рубро-спинальному уровню ничего не остается, как повышать одну только вязкую, ригидную составляющую. Общая разлитая гипердинамия приводит на этот раз к такому же общему и разлитому подъему вязкого тонуса, уже не делающему различий между агонистами и антагонистами, как это хорошо известно по поводу картины паркинсонической ригидности.

Попутно упомянем, что теперь мы дошли и до рационального объяснения гипотонии, сопровождающей выпадение функции уровня А. Эта гипотония, сопровождающаяся преимущественно упадком эластической компоненты, обусловливается угнетающим действием именно на эту компоненту пирамидного неврона, не встречающего более противодействия со стороны выпавшего n. rubri.

Выпадения подуровня C2, вызываемые капсулярными перерывами пирамидного пути, в большой мере маскируются и заглушаются охарактеризованными выше грубыми расстройствами тонуса и выпадением (в начальных стадиях) всей произвольной моторики, присущими гемиплегии. В процессе последующих приспособительных компенсаций с приближением конечной или резидуальной стадии, когда полупаралич переходит в гемипарез, избирательные выпадения проступают яснее. Вся полунепроизвольная моторика уровня синергий В постепенно восстанавливается, поскольку ей не препятствуют паретические состояния мышц; двигательные акты из уровня действий, имеющего и в норме выход на экстрапирамидную эффекторную систему наряду с пирамидной системой, мало-помалу возрождаются, переключая на экстрапирамидную эффекторную систему и некоторые из фоновых координаций, ранее совершавшихся на пирамидном подуровне. Разумеется, с восстановлением мелких точных движений дело обстоит хуже. Заслуживает внимания, что вполне непроизвольные чисто экстрапирамидные движения нередко оказываются возможными даже в начальных стадиях глубокого паралича конечности.

По мере развития восстановительных компенсаций процент произвольных движений больной стороны в общем моторном обиходе пациента все возрастает, и сглаживание дефекта может под конец зайти у человека очень далеко. У млекопитающих, даже у обезьян, вследствие меньшего у них удельного веса пирамидной эффекторной системы по сравнению с экстрапирамидной эффекторной системой экспериментальные перерезки пирамидного пути, как правило, дают довольно быстрое и абсолютно полное восстановление движений исключительно за счет компенсаций, так как сам пирамидный путь никогда не регенерирует.

Отличия пирамидных расстройств, вызываемых кортикальными очагами, от вышеописанных капсулярных приводят к необходимости нескольких обобщенных замечаний об особенностях явлений при очагах в кортикальных эффекторных центрах. Прежде всего нужно отметить, что в то время, как чисто афферентационные ядра, вне всякого сомнения, встречаются и в коре, и под корой больших полушарий, все так называемые эффекторные кортикальные поля относятся к числу образований смешанных, содержащих клетки как центробежных, так и центростремительных невронов. Может быть, это является одной из причин менее четких и выразительных явлений координационного выпадения при очагах в этих пунктах по сравнению с афферентационными ядрами. Отметим следующие факты.

Поражения в эффекторном центре обусловливают нарушения всегда в двигательном составе моторного акта, лишь редко и отраженно задевая его смысловую структуру. Нарушения по линии двигательного состава затрагивают либо те движения и их компоненты, которые прямо связаны с самим пораженным уровнем, либо те двигательные компоненты из фоновых уровней, которые в норме экфорируются, вызываются к действию данным эффекторным ядром пострадавшего уровня. Так, например, очаговые поражения премоторных полей коры, являющихся эффекторными центрами уровня действий D, не вызывая никаких параличей или нарушений элементарной активной подвижности, дают картину резкого и обобщенного расстройства фонового двигательного состава действий, т. е. их деавтоматизацию, при сравнительной сохранности их смысловой структуры, что так характерно для кинетических апраксий Kleist. Так называемая моторная афазия (двигательное расстройство речи), связанная с анатомическим очагом в левом полушарии, в поле Вгоса, представляет полную гомологию с только что упомянутым синдромом. При моторной афазии нет ни параличей мышц языка и гортани, ни снижения объема, силы, скорости, даже точности движений языка; цели и все произвольные движения языка, и акты жевания, глотания, сплевывания и т. д., а артикуляция речевых звуков утрачивается, т. е. выпадают все речевые фоновые автоматизмы. При очагах в пирамидном поле коры, характеристика которых как раз и вызвала необходимость в этом обобщающем отступлении, явления расстройства движений включают как пирамидные, так и экстрапирамидные симптомы, что, несомненно, говорит о наличии у пирамидного подуровня в норме экстрапирамидных фонов, возможность экфории которых по вызовам с пирамидной коры пропадает при возникающих в ней очагах. Эта смесь пирамидных и экстрапирамидных симптомов представляет собой одно из выразительных отличий кортикальной гемиплегии от проводниковой, капсулярной. Другим подтверждением этого же факта смеси фонов может служить то, что кортикальные гемиплегии очень часто не связаны со спастической гипертонией. В то время как при капсулярной гемиплегии выпадает одна только пирамидная слагающая, так что рубральная, освободясь от угнетающего антагониста, может в полной мере развернуть картину гипертонии, при кортикальном очаге впадают в гиподинамическое состояние оба антагониста, как пирамидный, так и экстрапирамидный, вследствие чего ни у одного из них не может возникнуть ощутимого перевеса.

По поводу деавтоматизаций, обязанных своим возникновением нарушению экфории вследствие очага в эффекторном центре, следует сказать, что есть очень удобный путь для отличия деавтоматизаций, вызванных распадом какого-либо фонового уровня, от деавтоматизаций, обусловленных нарушением экфории из эффектора ведущего уровня. При разрушении какого-либо фонового уровня P (например, уровня синергий при дрожательном параличе) деавтоматизация постигает двигательные акты всех выше его лежащих уровней (P + 1), (P + 2) и т. д., но при этом только те из них, которые обладали фонами из выпавшего уровня P. Если же деавтоматизация возникла вследствие разрушения центра — «экфоратора», то она постигает только двигательные акты одного этого ведущего уровня P, но зато по отношению к фоновым автоматизмам всех нижележащих уровней (P – 1), (P – 2) и т. д.

По поводу очагов в эффекторных центрах следует сказать, что для таких очагов характерна обычно более значительная степень соматотопичности нарушений, т. е. их отнесенности к более или менее ограниченной области на периферии тела (рука, язык и т. п.), нежели для поражений в афферентационных центрах. Если вспомнить правило зависимости явлений от пункта поражения на протяжении рефлекторного кольца, то можно отметить, что эффекторное ядро каждого из координационных рефлекторных колец (начиная с C1 кверху) располагается как бы ниже, ближе к периферии тела, нежели соответственное афферентационное.

Особенность эффекторных центров по сравнению с проводниками — их способность создавать при очагах явления гипердинамии уже была принята нами в расчет с самого начала поуровневых характеристик синдромов.

Явления очаговых нарушений в двигательной сфере, обусловливаемые поражениями субстратов уровня действий D, были уже указаны в гл. VI, посвященной характеристике этого уровня. Резюмируя, скажем, что болезненные очаги в кортикальных полях, связанных с этим уровнем, дают клинику апрактических расстройств с их основным подразделением на группы: 1) афферентационные, или гностические (Liepmann), и 2) эффекторные, иначе кинетические, или премоторные, апраксии (Kleist). Обе группы относятся к разряду гиподинамических нарушений с характером выпадения. Картины перевозбуждения, гипердинамии в премоторной системе, кроме кратковременных состояний ирритации, встречающихся в первые дни после ранения или операционной травмы и большей частью мало выразительных вследствие их иррадиированности, оформляются уже не как апраксии, а как навязчивые гиперкинезы персеверативного типа. О своеобразных сочетаниях гипо- и гипердинамическйх явлений, какими являются персеверации, как раз в этом уровне очень частые и характерные, будет сказано при описании персевераций по всем уровням, к которому и переходим.

Персеверация — это утрата возможности прекратить по произволу раз начавшийся в двигательной сфере процесс, когда смысловая сторона задачи уже исчерпана и не требует более его продолжения. Мотивы как начала, так и завершения двигательного процесса в норме всегда содержатся в афферентации его ведущего уровня. Персеверация возникает тогда, когда перестает действовать сигнализация от ведущей афферентации к эффекторным приборам уровня, выключающая процесс за его смысловым исчерпанием. Это может случиться: 1) либо потому, что перестал работать сам афферентационный механизм концевого выключения, 2) либо потому, что концевая выключительная сигнализация существует, но не в состоянии преодолеть инерцию гипердинамически разогнавшегося эффекторного процесса. В обоих случаях эффекторы и экфораторы ведущего уровня, упорствуя, продолжают работать, фоновый двигательный состав процесса беспрепятственно реализуется, и пациент иногда лишен какой-либо возможности затормозить его.

Исходя из сказанного подразделения, можно обозначить обе разновидности персевераций соответственно как сензорную, или гиподинамическую, и эффекторную, или гипердинамическую, персеверации; нельзя, впрочем, отрицать существования и смешанных форм.

От персеверации необходимо отличать «защелкивание», или «застревание» (Sperrung). «Застревание» — выход из строя того механизма, который в норме по окончании двигательного акта освобождает общий двигательный путь для реализации следующих актов, как телефонистка отключает абонента, с которым мы кончили говорить, освобождая этим наш телефон для других разговоров. При «застревании» двигательный акт сам по себе не проявляет тенденции к затягиванию, как при персеверации, но все последующие раздражения, на которые он уже не является адекватной реакцией, вызывают его вновь и вновь. Разница между персеверацией и «застреванием» уясняется лучше всего из нижеследующего примера.

Если в ответ на задание начертить крестик пациент заполняет крестиками весь лист бумаги и не может остановиться — это персеверация. Если же, верно исполнив задание нарисовать крест, пациент вслед за тем упорно чертит по крестику в ответ на все последующие задания изобразить круг, квадрат и т. п., то обнаруживаемый им дефект — «застревание». Можно сказать, что персеверация — это нарушение эффективной работы концевых выключателей уровня, тогда как «застревание» — выход из строя его переключающих механизмов. Явление «застревания» в высших уровнях очень близко подходит к симптому кататонической стереотипии, и в этих случаях, как правило, свидетельствует о более глубоком нарушении психической деятельности, нежели персеверирование.

Персеверации дают много выразительных по их избирательности уровневых признаков, по-видимому, по следующей причине. Как и ранее рассмотренные виды очаговых нарушений, патологические персеверации избирательно захватывают те или другие контингенты самостоятельных или фоновых двигательных отправлений, не задевая прочих; но при этом и сами по себе те своеобразные механизмы концевого выключения, которые перестают действовать при возникновении персевераций, обладают рядом особенностей по различным уровням, отличающихся друг от друга. Можно сказать, что в зависимости от локализации и характера очага пациент персеверирует и не в том, и не так, как это было бы при иных очагах. Не приходится скрывать, что в этой области невросемиотики пока имеется еще немало белых пятен.

Идя снизу вверх, как и раньше, мы встречаемся с бесспорным проявлением патологической персеверации в точном значении термина в самих мотоневронах, т. е. ниже всяких церебральных уровней построения. Это клонусы мышц, обнаруживающих в норме сухожильные рефлексы: при наличии спастического, гипертонического пареза рефлекторный ответ икроножной мышцы или четырехглавой мышцы бедра на раздражение рецепторов их веретен и сухожилий не исчерпывается однократным сокращением, а развертывается в целую ритмическую серию, в которой каждое очередное сокращение оказывается на фоне общего перевозбуждения клеток переднего рога достаточным раздражителем для вызова следующего. Это, следовательно, эффекторная персеверация, как мы определили ее выше.

В низовом рубро-спинальном уровне А при различных клинических формах могут иметь место персеверации обеих разновидностей. Наблюдаемый почти постоянно в случаях гиподинамии уровня красного ядра симптом гиперметрии движений, их чрезмерности, перелета через цель, есть несомненное явление персеверативного порядка, возникающее из-за отсутствия своевременного включения останавливающих движение мышц-антагонистов, т. е. из-за ослабления или выпадения миотатического рефлекса растяжения (miotatic или stretch-reflex). Гиперметрический симптом, непосредственно обусловливаемый нарушением проприоцептивной сигнализации, относится, следовательно, к группе сензорных персевераций. Необходимо упомянуть, что этот симптом, очень часто сопутствующий вместе со всем комплексом явлений гиподинамии уровня A картине атактического расстройства уровня пространственного поля, обычно ошибочно относят к самому синдрому атаксии; на самом деле он, как и интенционный тремор, является всегда не более как его косвенным, хотя и нередким, фоновым спутником.

Обратная, гипердинамическая, фаза рубро-спинального уровня A также имеет в числе своих симптомов персеверативные явления. Уже при характеристике патологии уровня A в гл. III было сказано, что экстрапирамидная, рубральная ригидность часто переходит в состояния каталептоидной, так называемой восковой гибкости (flexidilitas cerea). Так как поза есть частный случай движения ( текущего с нулевыми скоростями точек), то, несомненно, имеющая место в этих случаях невозможность для больного произвольно изменить приданное ему положение тела есть «персеверация позы»; в какие бы клинические синдромы она ни входила, эта форма персеверации всегда точно патогномонична для гипердинамии уровня A. Механизмы этой разновидности близки к прямой противоположности с таковыми при гиперметрии: там проприоцептивные рефлекторные отклики на растяжения мышц запаздывают и оказываются слишком слабыми; здесь они же возникают преждевременно, вызывают преувеличенный по силе эффект и «схватывают», как застывающий бетон, любую приданную пациенту позу.

Интересно, что противоположность, которая была выше отмечена между механизмами и характерами гипертонии, возникающей в мотонах: а) за счет выпадения пирамидного звена и б) за счет гипердинамии n. rubri, снова всплывает и здесь, приобретая еще более яркую окраску качественного различия. Тот же по сути механизм сухожильного проприоцептивного рефлекса, появляющегося в ответ на раздражение сухожильных чувствительных окончаний растяжением, попадая на повышенную эластичность мышц, при низких показателях вязкости оформляет пресеверацию в виде клонического, упруго колебательного процесса; сталкиваясь же с преимущественным повышением вязкости (эластичности не дает нарастать сохранившееся воздействие пирамидного неврона), превращающим мышцу в подобие теста, этот же механизм приводит к тоническому варианту персеверации, говоря языком механики, к своего рода сверхзатухающему колебанию.

Очень характерным феноменом типа «застревания» является в уровне A так называемый рефлекс схватывания (forced grasping). При малейшем раздражении кожи ладони рука пациента сжимается в кулак, и ему самому никакими усилиями воли не удается разжать своих пальцев. Наиболее интересным явлением, точнее всего доказывающим принадлежность этого феномена к классу «застревания», оказывается то, что всевозможные другие тактильные раздражения, к какой бы точке тела они не были приложены и какого бы качества ни были, все только усиливают раз возникший хватательный рефлекс, ставший настоящей доминантой и перехватывающий на себя возбудительную силу всех этих раздражений.

В уровне синергий В как ведущем очень трудно найти убеждающий пример сензорных персевераций — может быть, оттого, что в небогатом списке самостоятельных движений этого уровня и в норме много и непроизвольных, и повторительных движений. Зато в фоновой роли он дает очень четкие персеверации. Поскольку речь идет не о полном выпадении уровня синергий (иначе не могло бы быть речи о персеверации), а о гиподинамическом снижении тонуса его афферентаций, постольку расстройство в целом имеет вид общего упадка как количества, так и масштаба доставляемых им фонов по всем вышележащим уровням — разлитой частичной деавтоматизации движений во всем, что касается их синергетического оснащения. Если при этом выключательные механизмы афферентационного звена уровня ослабели в большей мере, чем его же эффекторы, то может получиться картина персеверации остатками синергетических фонов. Это есть явление, которое, не получив одного объединяющего названия, именуется «пропульсией», «ретропульсией» и «латеропульсией» применительно к ходьбе, но распространяется и на многие другие двигательные акты. Больной с синдромом дрожательного паралича (paralysis agitans) обнаруживает явления гипердинамии нижнего экстрапирамидного этажа, рубро-спинального уровня A, обусловленные в порядке эффрентации гиподинамией среднего этажа экстрапирамидной эффекторной системы, таламо-паллидарного уровня В. Общая гипертоническая скованность больного на фоне полной сохранности связанного с уровнем A отолитового аппарата равновесия очень облегчает ему возможность стояния и ходьбы, но крайняя ригидная тугость мышц и обеднение синергий делают ходьбу трудным и утомительным для его нервной системы актом. Тем не менее, будучи подтолкнутым вперед и поставленным в условия неминуемой потери равновесия, если не начнется соответственного переступания, больной непроизвольно включается в процесс ходьбы на остатках шагательных синергий и уже более почти не может остановиться по произволу. Подобные же персеверации шагания возникают и как следствие подталкивания пациента вбок или назад. Нельзя не отметить, кстати, сходства защитной роли, которую берет на себя при этом синдроме деавтоматизации гипертоничность по уровню A, с той предохранительной произвольной разлитой фиксацией всех суставов, которая свойственна новичку до автоматизации нового навыка в этом же самом уровне синергий (см. гл. VIII).

Персеверация эффекторного типа в уровне синергий, проистекающие за счет гипердинамии его эффектора — pallidum — составляют подчас значительную часть тех гиперкинезов всяких видов, которыми изобилуют синдромы хореи, атетоза, тика и т. п. Очень часто эти гиперкинезы принимают интенционный оттенок: пока больной находится в покое, ему удается до известной степени задерживать эти непроизвольные гиперкинезы, но достаточно ему начать какое-нибудь активное движение, как они немедленно пробуждаются и начинают бить через край. Здесь-то легко и возникают эффекторные персеверации: расшевеленные гиперкинезы повторно воспроизводят предпринятое движение или успевший состояться обломок его начала в изуродованном, окарикатуренном виде. Так создаются те гротескные фоны без фигуры, о которых уже была речь в гл. IV. Характеристическая черта как персевераций, так и вообще всяких гиперкинезов уровня синергий — это именно их изуродованность; хотелось бы назвать ее растерянностью сензорных коррекций. На уровне пространственного поля, к которому мы сейчас обратимся, основная суть коррекций в согласовании двигательного процесса с внешним, объективным пространством. Их нарушения ведут к разлаживанию меткости, направленности, своевременности движений, словом, их целевых взаимоотношений с внешним миром; и патологически измененные коррекции точно знают, если можно так выразиться, в какую сторону и на сколько они ошиблись в том или ином случае. При движениях на уровне синергий основная задача коррекций — внутренняя увязка большого целостного движения, согласование его частей с самим собой. Если от глобального движения только и остаются разорванные части, то корригирующий аппарат остается нацело лишенным и мотивов, и директив, как и в каком смысле корригировать эти обломки. Отсюда, видимо, проистекает та моторная анархия, которая более всего характерна для гиперкинетических синдромов этого уровня.

Сензорные персеверации на уровне пространственного поля не редки как следствие кортикальных травм в постцентральной или париетальной области. При самой простой пробе с бумагой и карандашом больной этого рода на предложение нарисовать кружок отвечает множеством кружков, заполняющих весь лист (на такое же задание больной паркинсоник с явлениями пропульсии нередко реагирует непрекращающимся кружением карандаша по одному месту, дающим в итоге целый клубок). Сходные явления персеверации получаются на уровне пространственного поля и при пробе с постукиванием: задача «точка-точка» превращается в нескончаемую последовательность точек или двоеточий.

Явления сензорных, гиподинамических персевераций в уровне C нередко чередуются с явлениями «застревания», легко обнаруживаемыми путем рисовальных проб, подобных той, которую мы использовали в качестве примера при определении понятия «застревание»^[1] (рис. 96, 97).

Рис. 96. Персеверативное письмо и рисование больного, у которого в результате кровоизлияния в белое вещество мозга в районе премоторной зоны образовался (впоследствии ликвидировавшийся) синдром премоторных нарушений координации.
4-й день после кровоизлияния. Задания: A — круг, B — квадрат, C — число 122, D — воспроизведение ломаной, отмеченной черточкой S, E — число 101. Показание пациента при опыте D: «Как зарядил, так и иду... Заметил, что не так, но не мог изменить» (А. Р. Лурия).

Рис. 97. Случай избирательной персеверации в уровне пространственного поля при полном отсутствии таковой в предметном уровне.
Надписи над каждой фигуркой сделаны экспериментатором после окончания опыта и воспроизводят дававшиеся больному словесные задания. I, III — предметный уровень переключений; II, IV — переключение при рисовании простых фигур. Больной Г., с глубокой опухолью лобной доли (из материалов А. Р. Лурия).

Персевераций гипердинамического типа уровня С мы ни разу не наблюдали. Как уже было сказано, ирритативные состояния эффекторов этого уровня с гипердинамическими проявлениями любых типов вообще трудно наблюдаемы.

Зато клиника уровня действий D очень богата персеверативными явлениями всех оттенков, нечувствительно подводящими вплотную к высшим, символическим уровням группы Е. В области сензорных, или гностических, апраксий персеверация очень легко постигает пациента на любом из элементов цепного действия, который повторяется без конца, обессмысливая всю цепь. Возможны и граничащие с «застреванием» перескоки с исполняемой цепи на цепь, реализовавшуюся перед этим. В области письма могут встречаться все разновидности дефектов — от проявлений простой сензорной аграфии до неоспоримого «застревания».

Письменные пробы представляют немалые удобства и для распознавания этих разновидностей^[2].

Общий характер персевераций сензорной группы в описываемом уровне — обязательное искажение смысловой структуры, обессмысливание действия. В норме побудительным мотивом к выключению выполнения очередного звена цепи является смысловое осуществление той частной задачи, которую призвано решать это звено. У гностического апрактика, у которого испытывают распад как раз общее осмысление задачи всего действия и, следовательно, его смысловая структура, исчезают мотивы к тому, чтобы в тот или другой момент отключить текущее звено. Его нескончаемое продолжение диктуется апрактику линией наименьшего сопротивления: легче продолжать начатое, чем переключиться на другое, ничем не зовущее к себе звено.

Очень важно отметить большую избирательность по отношению к контингентам движений, обнаруживаемую персеверациями уровня действий. Вернее, нужно говорить даже не об избирательности к движениям (в смысле их внешнего, кинетического оформления), а об избирательности к смыслу заданий того или другого рода. Так, например, больной без каких-либо затруднений рисует по заданию наблюдателя кружок или треугольник, но никакими усилиями не может перебороть персеверации, если начнет выполнение задания нарисовать «солнце» или «домик», которые он изображает почти неотличимо от круга и треугольника. В других случаях может получиться как раз наоборот, вследствие чего такие избирательные персеверации могут оказаться очень ценными признаками для топической диагностики (рис. 98, 99).

Рис. 98. Явления персеверации в уровне C2 при отсутствии таковой в уровне D у больной с опухолью левой лобной доли (А. Р. Лурия).

Рис. 99. Персеверация у больного с лобным симптомокомплексом.
Рисование фигур по заданиям (словесные задания экспериментатора подписаны под каждой фигуркой рисунка). В верхней строке, выполнив правильно первое задание — крест, пациент затем трижды персеверирует его, несмотря на настойчивые предложения нарисовать круг. В нижней строке на задание «крест» выходит крест, на задание «круг» удается полукруг, а затем снова на все задания начинается персеверация крестов. Очень интересно и характерно для избирательных свойств признака персеверации, что достаточно превратить словесные задания из отвлеченно пространственных в предметные, т. е. переключить больного на другой уровень построения, чтобы от персеверации не осталось и следа — см. 2-ю и 3-ю строки, а также конец 4-й (рисунок предоставлен проф. А. Р. Лурией).

Эффекторные персеверации уровня действий противоположно сензорным ясно обнаруживают свое гипердинамическое, или, говоря более узко, гиперкинетическое, происхождение. Эти проявления ирритации органа, обеспечивающего реализацию двигательного состава действий, очень часто оформляются как навязчивые, непроизвольные, машинальные действия, вернее сказать, обрывки действий, поскольку дело идет, как правило, о вырывающихся наружу и без конца повторяющихся фоновых автоматизмах из их двигательного состава. Эти навязчивые машинальности отличаются от сензорных персевераций уровня D, помимо того что нередко протекают на фоне общей двигательной и речевой возбужденности пациента, еще тем, что сензорные персеверации возникают как ошибки при беспомощных попытках апрактического больного решить вставшую перед ним двигательную смысловую задачу. Эффекторные же персеверации, машинальности, появляются вне всякой задачи, по случайному побуждению или без него, в порядке общего гиперкинеза, находящего выход в повторениях одних и тех же автоматизмов. От субкортикальных, экстрапирамидных персевераций и общих гиперкинезов таламо-паллидарного уровня характеризуемые навязчивые машинальности резко отличаются отсутствием анархической изуродованности: они вполне складны и внутренне координированы, как этого и следует ожидать от фонов, исходящих из не пострадавших самих по себе уровней построения; если бы пациент был в состоянии справиться с ними и включить их в планомерные смысловые цепи, то они безукоризненно отвечали бы своему назначению. Эти машинальности не дискоординированы, а только неуместны.

Чтобы закончить вопрос об описываемом признаке персеварации, нужно сказать, что последняя обнаруживается не только при органических очаговых поражениях мозга, но существуют случаи, когда персеверации проскальзывают и у нормальных субъектов без каких бы то ни было болезненных предпосылок. В этих случаях возможны оба вида персеверации — и сензорные, или гиподинамические, и эффекторные, или гипердинамические.

Гиподинамические персеверативные проявления возможны прежде всего на фоне общего функционального ослабления нервной системы: при сильном утомлении, сонливости, интоксикации и т. п. При нормальных состояниях организма сензорные персеверации (или застревания) могут появляться: 1) когда создается необходимость в быстром переключении на другую форму или другой темп движения, 2) когда выполняемый двигательный процесс нов или слишком труден для субъекта, 3) когда что-либо интенсивно отвлекает или сбивает его. Приведем примеры. Речевые персеверации очень свойственны детям, обучающимся говорить (папапа вместо папа, лампапа вместо лампа, бакака вместо собака и т. п.) или только недавно овладевшим речью (ошибки вроде гигипотам, папятник, какаратица; мама, момоги; папа, попоги мне и т. п.)^[3]. У взрослых они вновь проступают при значительных трудностях для выговаривания, требующих внезапных тонких переключений для лавирования среди похожих звучаний; ошибки именно персеверативного характера появляются с наибольшей частотой в тех случаях (скороговорки), когда заданный текст сам представляет собой почти персеверацию^[4]. Вот лингвистические следы аналогичных персеверативных ошибок, происшедших при заимствовании слова с чужого языка:тартарары от латинского tartaros; французское tresor с двумя r от греческого thesauros с одним r и т. д.; слоговые удвоения персеверативного характера в словах древних языков: themo-tithemi, tango-tetigi, и т. д.

Очень нередки персеверативные ошибки во время разучивания трудных пассажей на музыкальном инструменте. Иногда легче персеверативно ударить на фортепиано лишнюю ноту, чем сделать требующийся по нотному тексту внеритменный пропуск — синкопу. На циклографических записях игры на фортепиано хорошо видно, как даже законченные мастера делают в моменты подобных синкопических пропусков персеверативные холостые движения рукой в воздухе, поскольку это гораздо легче, чем затормозить руку (см. рис. 61). В утомленном состоянии нередко возникают персеверативные ошибки в письме.

В локомоторных движениях мы встречаемся с персеверациями там, где циклический процесс подвергается резкому переключению на однократный акт, требующий большой силы и внимания. При прыжке в длину с разбега многие мастера, уже оттолкнувшись от земли, в полетной фазе прыжка, продолжают перебирать ногами в ритме предшествующего бега (так называемые «ножницы»), что очень ясно видно на хронофотографических снимках (рис. 100). Нередко высказывается мнение, что «ножницы» оказывают полезное механическое действие на результат прыжка. Это неверно, так как никакие телодвижения при отсутствии внешней точки опоры не могут повлиять на прыжковый полет. Но может быть для прыгающего и легче в момент резкого напряжения сил при отталкивании и прыжке отдаться на волю персеверации, чем отвлекаться на борьбу с ней, тем более что помешать успеху она тоже не может.

Рис. 100. Последовательные положения левой (нетолчковой) ноги при прыжке в длину с разбега.
Хорошая иллюстрация бесполезной в биомеханическом отношении персеверации: левая нога проделывает в воздухе во время полета полный шаговой цикл спринта с мнимой опорной остановкой в воздухе и последующим махом (работа Н. Садчикова, ЦНИИФК, 1938 г.)

Персеверации эффекторного, гипердинамического типа при норме говорит об избытке сил, ищущем себе какого-то удовлетворяющего исхода, почему и носят так часто прямой или косвенный игровой оттенок. Они проявляются с раннего детства в тех нескончаемых повторениях — выкрикиваниях одной стихотворной строчки, иногда даже с совершенно заумным текстом, которые К. Чуковский удачно называет «кричалками», проступают в полустихотворениях («газеллы») примитивного уровня культуры, состоящих из бесконечных повторений почти не изменяющихся по тексту одной-двух стиховых строчек; обнаруживаются во всевозможных видах аллитераций и ассонансов, бесчисленных шуточных персеверативных удвоениях слов, встречаемых на всех языках мира: всяческие Witzli-Putzli, pique-nique, pele-mele, Humpty-Dumpty, Handy-Spandy, Heetum-Peetum, шахер-махер, тары-бары, гоголь-моголь, фигли-мигли, тень-тень-потетень и т. п. Отсюда уже один только шаг к объяснению привлекательности, а может быть, и генеза стиховой рифмы. В общей моторике произвольная гипердинамическая персеверация локомоций «от избытка сил» дает пляску. Замечательно, что подобные «эуфорические» персеверации-гиперкинезы встречаются на уровнях не ниже стриального подуровня C1 пространственного поля; в проекции на филогенез это же наблюдение подтверждается тем фактом, что песня и пляска появляются там не ниже птиц.

Теперь переходим к специфическим признакам здоровой нормы, т. е. к тем избранным явлениям, которые способны с наибольшей точностью и выразительностью обеспечить ответы на четыре основных вопроса — о ведущем уровне и об уровневом построении наблюдаемого нормального целостного двигательного акта.

Само собой разумеется, что все то характерное для общего облика движений разных уровней и для их специфических особенностей, что составило содержание соответствующих описательных глав (см. гл. III—VI), должно послужить к их распознаванию в норме в первую очередь. Здесь речь идет о подборе и группировании таких вспомогательных признаков, которые легко систематизируются, доступны оформлению в виде функциональных проб и могут помочь в распознавании уровневого построения и состава двигательных актов в сложных и неясных случаях. Они относятся к описаниям гл. III—VI, как приметы — к портретам.

При выборе и группировании таких признаков удобно и целесообразно исходить из динамики построения в центральной нервной системе осваиваемого ею двигательного навыка, динамики, подробно охарактеризованной выше (см. гл. VIII).

Весь ход выработки двигательного навыка был разделен нами на два периода, разделяющиеся между собой фазой автоматизационных переключений.

Самая характерная черта процессов, присущих первому из этих периодов, — это выявление сторон и компонент двигательного акта, которые требуют особенно тщательной коррекционной отделки, и разграничение их от более индифферентных, в отношении которых может быть допущена известная вариативность, случайная или приспособительная.

Совершенно естественно, что применительно к этому первому периоду построения наиболее выразительными признаками будут те, которые отражают собой специфические по каждому из уровней черты точности и ее оборотной стороны — вариативности, т. е. признаки, которые могут быть обозначены как признаки специфической точности и вариативности.

Второй период построения двигательного навыка назван (см. гл. VIII) периодом стабилизации. Он включает налагающиеся друг на друга по времени фазы срабатывания занятых в двигательном акте уровней, стандартизации компонент навыка и их собственно стабилизации. Самое существенное в этом периоде — это расширение диапазона условий (внешних и внутренних), в границах которого навыку гарантирована стабильность. Однако, как далеко ни продвигается работа центральной нервной системы над укреплением стойкости навыка против сбивающих воздействий, все же навсегда остаются в силе разные степени действенности различных факторов этого рода по отношению к разным уровням построения. Точно так же и сбивающее, деавтоматизирующее действие чрезмерно далеко заходящих вариаций остается весьма избирательно различным для разных уровней центральной нервной системы.

По отношению к одним видам видоизменений движения могут достигаться путем упражнения очень широкие диапазоны допускаемой вариативности, тогда как по другим они навсегда остаются узкими, обнажая, таким образом, слабые, негибкие, наделенные низкой приспособительностью места. Итак, и по линии допускаемой вариативности, и по линии различных внешних воздействий обнаруживается значительная избирательность признака сбиваемости: есть возможность указать вариации и воздействия, особенно действенные для каждого фонового уровня в отношении создаваемого ими сбивающего эффекта.

Отсюда следует, что для аналитической оценки второго периода построения наиболее характерна группа признаков специфической стабильности и ее оборотных сторон — сбиваемости и деавтоматизации, показательных как для уровневой структуры анализируемого сложного движения, так и для достигнутой степени освоения навыка, реализующего это движение.

Итак, для анализа уровневого состава и строения движения здоровой нормы и для ответа на четыре вопроса, которыми начата эта глава, мы можем реально использовать две парные группы признаков, обладающих наибольшей избирательной характерностью. Эти пары признаков уровневой принадлежности, связанные: одна — с выявлением и развертыванием двигательного состава, другая — с его закреплением и стабилизацией, смогут дать тем более отчетливые ответы на поставленные вопросы, чем более точно и обстоятельно удастся исследовать характерные свойства каждого из уровней построения в их отношении к перечисленным признакам. Когда мы будем располагать здесь четким исследовательским материалом, эти свойства должны будут заполнить собой таблицу ответов на следующие вопросы по каждому из координационных уровней в отдельности:

1. В каких элементах или свойствах движения или двигательной компоненты данный уровень выдерживает наибольшую точность и какова эта точность?^[5]

2. В каких элементах или свойствах движения или компоненты данный уровень допускает наибольший диапазон вариативности и какова эта допускаемая вариативность?

3. По отношению к каким видам воздействий или вносимых видоизменений те движения и их компоненты, которые вверены данному уровню, обнаруживают наибольшую стабильность?

4. Какие виды воздействий или вносимых в движенш вариативных видоизменений оказывают на движения и компоненты, управляемые данным уровнем, наибольшее сбивающее действие?

Первые два вопроса связаны с группой признаков точности — вариативности, т. е. с первым периодом построения, вторые два — с группой признаков стабильности — сбиваемости, т. е. с его вторым периодом. В то же время первые два вопроса наиболее близко сопряжены с интересами и качеством решения стоящей перед индивидуумом двигательной задачи; вторые два — с интересами и качеством протекания самого движения и степенью достигнутой в нем автоматизации.

К сожалению, в построенной на этих вопросах поуровневой сетке еще так много пробелов и неясностей, что нельзя позволить себе по отношению к ней ничего, кроме довольно суммарного описательного эскиза. Нет сомнения конечно, что если только сама постановка вопросов в ней правильна и правомерна, то точные экспериментальные и клинические ответы на них не преминут в ближайшем будущем возникнуть и расставиться по соответственным квадратам.

Признак точности, отраженный в первом из вопросов предыдущей страницы, нуждается в некоторых пояснениях по поводу его соотношений с явлениями и признакам вариативности и сбиваемости.

Существует не так уж много движений, в которых точность имеет легко установимые, объективные количественные критерии. Во всех этих случаях, имеем ли мы дело с целостным движением или его компонентой, речь всегда идет о целевой точности, непосредственно связанной с успешностью решения двигательной задачи. Эта точность может в одних случаях носить финальный характер, относясь к конечному моменту или пункту совершаемого движения. В этих случаях она почти полностью синонимична с меткостью: точность показывания точки, прикосновения, укола, попадания по цели баллистическим — ударным или метательным — движением и т. д. В другой группе случаев та же целевая точность принимает процессуальный характер, обнаруживаясь по самому ходу движения: обведения зрительно или осязательно воспринимаемого контура, аккуратного письма по линейкам, строго прямолинейного движения на велосипеде и т. п.^[6] Для всех этих проявлений целевой точности неизменно характерно наличие объективных, внешних критериев, дающих возможность количественной оценки погрешностей и отклонений. Очень легко представить себе подобные критерии для таких, например, двигательных актов, как вдевание нитки в иглу, выстрел из винтовки или лука в цель, отражение теннисного мяча на «бреющий полет» над сеткой, удар молотком по гвоздю, рисование на глаз окружности, метание гранаты в цель или через «окно» и т. п.

Однако объективно правильно оценка целевой точности не может быть получена из наблюдения над однократным выполнением движения, так как из нее должен быть исключен элемент случайности: случайно особенно точного, или, наоборот, случайно же более дефектного выполнения движения, чем это обычно свойственно испытуемому. Объективная и надежная оценка целевой точности может быть выведена только из серии одноименных движений посредством построения кривой распределения погрешностей или отклонений от имеющегося для данного вида движений критерия: например, отклонений кончика нитки от центра игольного ушка и т. п. Анализ такой кривой распределения дает для целевой точности два измерителя: 1) среднее отклонение, т. е. среднее значение степени неточности по всем замеренным случаям; этот измеритель мы будем в последующем, расширив несколько значение термина, называть измерителем меткости; 2) меру рассеяния или распыленности кривой распределения, либо, что ведет к тому же, обратную ей меру собранности, или кучности, кривой. Термин «кучность» (как и меткость) заимствуется нами из словаря, связанного со стрельбой, и характеризует там степень собранности прицельного огня на возможно более узкую площадь цели. Он кажется нам очень удачно выражающим понятие, противоположное распыленности или рассеянию кривой распределения отклонений живого движения.

Совершенно очевидно, что рассеяние или распыленность кривой распределения есть не что иное, как вариативность движений по изучаемому показателю; таким образом, вариативность входит одним из двух измерителей в оценку целевой точности. Схематически эта оценка выглядит так:

Как измеритель меткости, или систематическая ошибка, так и измеритель кучности могут иметь в разных случаях самые разнообразные значения. Но что касается кучности, то в преобладающем большинстве движений вариативные отклонения распределяются по законам случая, т. е. кривая распределения имеет вид кривой Gauss.

Упомянем в качестве примера об исследовании Л. Бриль под руководством автора (1944—1945 гг.). Испытывалась точность повторных трансверзальных ритмических перемещений кисти руки на 50 см под проприоцептивным контролем после короткого вырабатывания — привыкания при зрительном контроле. Слева на столе находился упор, справа же рука должна была наносить укол иглой на подложенную бумагу. Абсциссы всех уколов и динамика их изменений во времени замерялись и подвергались вариационно-статистической обработке.

На рис. 101 хорошо видны как смещения систематической ошибки, так и изменения степени кучности кривых распределения под влиянием вырабатывания, утомления и отдыха.

Рис. 101. Кривые распределения попаданий при проприоцептивной оценке расстояний.
Слева — в неутомленном, справа — в утомленном состоянии. 1 — первые 5 мин работы; 2 — вторые 5 мин работы; 3 — первые 5 мин работы после 1 мин отдыха. Типичный протокол единичного опыта (Л. Бриль, из лаборатории К. Х. Кекчеева, Ин-т психологии, 1945 г.)

Движения, нуждающиеся по своему смыслу в целевой точности, которые при этом предъявляли бы значительно более высокие требования к кучности, нежели к меткости, никогда не встречаются, хотя фактически имеет место целый ряд движений, кучность которых дает гораздо более высокие показатели, чем меткость. Требования к меткости при индифферентизме к кучности возможны, но представляют большую редкость (например, движения обвода штифтом планиметра, или, в некоторой степени, движения рулевого управления)^[7].

Однако в преобладающем большинстве движений как элемент требований к высокой целевой точности, так и соответственно критерии для оценки систематической ошибки выполнения отсутствуют. Что считать мерилом координационной точности при ходьбе, выполнении хореографического движения, письме, силовом атлетическом упражнении, толкании ядра, метании диска? Очевидно, понятие точности нельзя считать приципиально неприложным к движениям вроде перечисленных. Координационные элементы точности есть и в них, но найти измерители для них более затруднительно.

Можно бы пойти по пути небольшого усложнения упомянутых движений, с тем чтобы в известном смысле приблизить их к движениям целевой группы: например, заставить человека идти по расчерченной поверхности и следить за тем, насколько точно он ступает на указанные ему последовательные полоски, или пустить его идти по узкой доске или батуту, или дать задание «бежать по кочкам» (упражнение, практикуемое в спорте на местности), или предложить писать вместо привычной гладкой бумаги по линейкам и т. п. Но не трудно видеть, что этими вмешательствами мы существенно изменяем формулировку двигательной задачи, вносим изменения в физиологическую структуру движений, побуждаем испытуемого включать необычные для этих движений афферентации, т. е. переводить наблюдаемые нами движения на другие уровни построения. Это не то, что нам нужно.

Ясно, однако, что если измеритель меткости не применим к движениям, лишенным элемента целевой точности, то второй измеритель, характеризующий их вариативность, обладает универсальной приложимостью к движениям всевозможных видов, не требуя при этом внесения в них каких-либо изменений или осложнений. Этот измеритель вариативности прилагается особенно удобно ко всякого рода циклическим движениям: ходьбе, бегу, плаванию, гребле, письму, работе напильником, пилой, к ритмическим гимнастическим упражнениям и т. п., но вполне пригоден и для любых однократных, лишь бы они могли быть повторяемы по нескольку раз. Идея измерителя, или критерия вариативности, определившаяся уже при сделанной выше характеристике кривых распределения отклонений, состоит, очевидно, в том, чтобы сравнивать движения между собой, а не с внешним контрольным знаком, в некоторых случаях существенно входящим в состав движения и его коррекций, в других же случаях отсутствующим вовсе.

Точность никогда не встречается ни в целостных движениях, ни в двигательных компонентах как самоцель, и коррекции, проявляющие к ней в каких-либо направлениях повышенную взыскательность, не вырабатываются и не отшлифовываются в координационных уровнях без существенной побудительной причины. Такой побудительной причиной является всегда: 1) либо потребность в целевой точности, которая может стимулировать развитие и возрастание как измерителя меткости, так и измерителя кучности, 2) либо же требования к стабильности — необходимость застрахования движения от непосильных для него сбивающих вариаций. В этом случае отсутствие внешнего критерия (какой свойствен движениям с целевой точностью) делает понятие меткости, разумеется, неприложимым, и развитие точности устремляется целиком по направлению повышения кучности, т. е. по направлению снижения диапазонов допускаемой вариативности. Таким образом, по характеризуемому пункту переменная точность смыкается вплотную с явлениями сбиваемости движений и, в частности, с четвертым вопросом, сформулированным выше.

Итак, вопрос о признаке точности расчленяется после сделанного выше анализа на три вопроса: характеристики целевой точности по измерителям I) меткости и II) кучности и III) характеристика степени кучности, диктуемой не целевой точностью, а интересами стабилизации самого движения.

Теперь обращаемся к краткому и поневоле суммарному обзору уровневых характеристик и соотношений применительно к доведенным до наибольшего возможного в настоящий момент уточнения вопросам о специфических признаках.

Признаки целевой точности как в отношении абсолютных средних, так и в отношении меры рассеяния, или кучности, выявляются в движениях и двигательных фонах, уже начиная с наиболее низовых уровней. В частности, рубро-спинальный уровень A представляет собой, судя по всем данным, уровень высокой и жесткой точности. Но так как почти вся его работа протекает в области очень глубоко скрытых и замаскированных физиологических и биомеханических фонов, то вскрыть показатели этой целевой точности и сделать их доступными измерению очень трудно для регистрационной техники настоящего времени. Насколько возможно судить по косвенным показателям, уровень A соблюдает высокую точность и устойчивость выдерживаемых и регулируемых им абсолютных значений тонуса как шейной и туловищной мускулатуры, так и антагонистических пар мышц конечностей. С такой же точностью выдерживает он в норме и время включения антагонистов в поворотных пунктах движения, в особенности там, где это включение по типу миотатического рефлекса растяжения. По нашим наблюдениям динамики бега, например, момент включения силовой миотатической волны n_A флексоров бедра маховой ноги выдерживается с кучностью, соответствующей рассеянию меньшем чем в одну миллисекунду. Точность, с какой этот уровень реагирует на отклонения от вертикальности головы и туловища, более широко известна; она распространяется на все виды и случаи двигательного, тонического и тетанического реагирования на вестибулярные (отолитовые) раздражения. Нельзя отказать в точности и осуществляемой этим уровнем дозировке возбудимости мышц конечностей. Хотя условия гетерохронизма, требуемого в качестве основной предпосылки для реципрокной иннервации и денервации антагонистов, как известно, сами по себе более чем нестроги, но важно то, что результат этого субординационного гетерохронизма получается вполне недвусмысленный по четкости. К сожалению, глубокая скрытость большинства регуляционных процессов, реализуемых уровнем A, и связанная с этим недоисследованность их пока не дают возможности ни расчленить здесь друг от друга оба измерителя целевой точности, ни наметить с какой-либо степенью надежности порядок их абсолютных значений.

В резком контрасте с предшествующим уровнем уровень синергий В совершенно не обнаруживает случаев целевой точности управляемых этим уровнем движений и их компонент. Всегда и везде эти движения и фоновые автоматизмы настолько замкнуты и оторваны от внешних измерительных эталонов, что вряд ли попытка измерения целевой точности, например, улыбки достойна чего-нибудь, кроме улыбки.

С переходом к подуровням системы пространственного поля С мы снова сразу вступаем в область целевой точности. По нижнему подуровню C1 измеритель абсолютных значений точности («меткости» — по нашему расширенному толкованию этого термина) имеет особенно высокие значения по двигательной оценке: а) протяжений, т. е. отрезков длины, б) направлений движения и в) дозированной силы нажима или трения. Как протяжения, иначе говоря, масштабы движений, так и соблюдение их направлений в пространстве выдерживаются у движений, управляемых Этим подуровнем, в области точности порядка обнаруживается характеризуемым подуровнем применительно ко всем движениям, которые можно было бы обозначить как «примыкающие» движения: движения обведения фигуры, обвивания, обкладывания, двигательного следования за самостоятельно движущейся в зрительном или осязательном поле точкой и т. д. Во всех движениях этих видов подуровень C1 обеспечивает строгую целевую точность совмещения, или конгруэнтности. Что касается измерителя кучности, то он дает наиболее высокие значения (обычно порядка нескольких миллиметров для кисти руки) точно так же для: а) масштабов б) направлений совершаемого движения.

Подуровень С2, опирающийся на пирамидную эффекторную систему, уже известен нам как кульминационный уровень для целевой точности. Здесь при интенсивном использовании зрительного контроля оба измерителя точности достигают максимальных значений. «Сильные сторог ны» подуровня С2: во-первых, финальная точка движения при показывании, прикосновении, уколе и т. п., дающая точность порядка до малых долей миллиметра; во-вторых, меткость и кучность баллистических движений метания и удара (очень широко индивидуально варьирующие у разных лиц и в большей мере зависящие от надежности и совершенства фоновых автоматизмов из уровня синергий); в-третьих, точность сохранения геометрической формы и геометрического подобия; в-четвертых, точность момента вступления, однократных целевых движений. Эта точность, известная под именем «время простой моторной реакции», имеет порядок величины близ сотни миллисекунд при очень высокой кучности.

Поднимаясь к уровню действия D, мы снова попадаем в область коррекций, имеющих мало общего с метрической целевой точностью. Как это было уже подчеркнуто в гл. VI, вся потребность в точности, испытываемая действиями этого уровня, целиком удовлетворяется специальными фоновыми автоматизмами из обслуживающих эти действия нижележащих уровней; сами же по себе коррекции уровня D полностью переключаются в систему понятий и показателей «качественной геометрии» — топологии, глубоко чуждой метризму. Таким образом, признак целевой точности в обоих его подразделениях ничего выразительного по уровню действий D не дает.

Обращаясь к обзору сторон и свойств движений, выдерживаемых уровнями на минимальной вариативности во имя стабильности самих движений, мы должны отметить следующее.

По рубро-спинальному уровню A палеокинетических регуляций особенно резкое сбивающее действие оказывают прежде всего всякие смещения головы и туловища, способные обусловить какие-либо прибавочные раздражения вестибулярных (отолитовых) аппаратов. Таким образом, даже незначительные вариации позы, в особенности шейно-туловищной позы — боковые наклоны головы, наклоны туловища с головой, а тем более переход, например, из вертикального положения в лежачее, — оказывают уже сильное сбивающее действие на компоненты, управляемые этим уровнем. Столь же чувствительны эти компоненты и к малейшим изменениям хваточной позы кисти и пальцев, вызваны ли они заменой рукояти орудия или возникли в порядке преднамеренной вариации.

Двигательные отправления уровня синергий В буквально насыщены сторонами повышенной ранимости от внесения вариаций. Вся, в общей сложности немалая, точность, присущая движениям и фонам из уровня синергий, целиком зиждется на угрожающих им со всех сторон опасностях выхода за границы допустимых вариаций.

Причины такой уязвимости заключаются, во-первых, в том, что управляющие коррекции движений уровня синергий полностью строятся на проприоцептивных и осязательных ощущениях, неотрывно связанных с элементами самого движения: последовательно проходимыми позами, формулами суставных углов, скоростями звеньев, испытываемыми ими ускорениями и усилиями и т. д. Малейшие вариации всех этих переменных движений вызывают уже измененные проприо-тангоощущения, и даже небольшое нарастание этих вариаций легко может вытолкнуть движущийся орган в область неизведанных, никак не освоенных рецепций, т. е. вызвать координационную растерянность и деавтоматизацию. У уровня пространственного поля, например, с его нацело объективированным и экстраецированным пространством, построенным в основном на показаниях телерецепторов, находящихся далеко от рабочих органов и не движущихся вместе с последними, зона пространственного поля, располагающаяся перед глазами, в области самых привычных ручных манипуляций, давно изучена в каждом своем кубическом сантиметре и позволяет беспрепятственно смещать траектории движения любым образом в своих пределах. Там же, где рецепторы движутся вместе с самим движущимся органом, воспринимая только его самого, каждая новая вариация — это уже новое ощущение, и, разумеется, изо всей этой массы ощущений проработана и освоена в каждом навыке только сравнительно узкая полоса, правда, может быть, и расширяющаяся с увеличением стажа упражненности по этому навыку. В сущности, перед нами — та самая группа причин, которая делает уровень синергий таким негибким в отношении переноса навыков по органу (см. гл. VIII). Во-вторых, узость зоны допускаемых вариаций обусловливается у движений и фонов уровня синергий феноменом динамической устойчивости, точно так же подробно разобранным в гл. VIII. Там было указано, что русла динамически устойчивых движений узки, дискретны и разделены полями нестойких форм, саморазрушающихся за счет деструктивной работы реактивной динамики. Таким образом и создается характерная для уровня синергий преобладающая наклонность к штампам — счастливо найденным узорам движений, имунным по отношению к реактивным силам; стойкая кучность этих штампов, т. е. намеренно и искусно выдерживаемая низкая вариативность движений уровня синергий, есть не что иное, как свойственный этому уровню прием борьбы со сбивающим и разрушающим действием реактивной динамики.

Таким порядком уровень синергий В выдерживает на минимальной вариативности (т. е. на высокой кучности) прежде всего позы, рисунок суставных углов, формы траекторий и скорости движения по ним. Столь же уязвимы по отношению к внесению вариаций темп и внутренний ритм движения. Насколько резко сбивает движения этого уровня изменение темпа, видно хотя бы по резкой разнице структуры, например, стилей бега на средние и на короткие дистанции при отношении темпов обоих всего лишь порядка 2:3 или по вынужденному превращению ходьбы в бег при переходе через критический темп ~190 шагов в минуту. В порядке сравнения отметим ничтожные изменения структуры и соответственно ничтожное деавтоматизирующее действие, например, при увеличении в 1,5 и даже 2 раза темпа какого-нибудь беглого фортепианного пассажа (уровень С).

Нужно оттенить, что стандартность траекторий, амплитуд и скоростей движения в уровне синергий возрастает по мере перехода к системам с все большими значениями момента инерции, как это было, между прочим, показано нами на движениях ходьбы и рубки зубилом. Степень кучности возрастает параллельно быстроте сходимости рядов Fourier, интерпретирующих ритмическое живое движение, т. е. степени простоты и стройности структуры последнего. Так, например, при рубке зубилом и наименьшую кучность, и наименьшую сходимость тригонометрических рядов показали траектории локтевого и плечевого сочленений, а наибольшие значения тех же показателей — траектории: а) центра тяжести системы от локтя до конца молотка и особенно б) центра тяжести всей руки с молотком.

Количественная степень точности (кучности), задаваемой уровнем синергий, в грубоватой характеристике может быть оценена как сантиметровая — по пространству и сантисекундная — по времени, как это опять-таки явствует из наших циклограмметрических материалов. Таким образом, эта кучность в общем ниже обеспечиваемой обоими прилегающими уровнями, но зато распространяется на очень широкий круг показателей (рис. 102).

Рис. 102. Схема зависимости изменений точности от качества сензорной коррекции.
α — угловой допуск смещения плеча; ε — результирующий допуск в кончике пальца. При проприоцептивной коррекции за счет мышечносуставной чувствительности плеча (позы I и II) допуск меняется пропорционально радиусу смещения (расстоянию от плеча до пальца), так как он определяется постоянством допуска α. При оптической коррекции (позы III и IV) точность у конца пальца не зависит ни от позы, ни от величины локтевого угла, ни от плечевого допуска α, α’, α” и т. п.

О подуровнях системы пространственного поля С удается сказать меньше. По отношению к нижнему, стриальному подуровню C1 наибольшим сбивающим действием обладают вариации: а) изменение масштаба или амплитудной метрики движении б) изменение содержащихся в нем направлений. Если привычное, автоматизированное движение обведения контура или скольжения вдоль линейной направляющей подвергнуть повороту, то это вносит очень ощутительную деавтоматизацию.

Что касается верхнего, пирамидного подуровня C2, то вообще присущие ему высокая и несбиваемая вариативность и переключаемость позволили пока прощупать только одно слабое место его по линии вариаций: если речь идет о воспроизведении геометрической фигуры — то поворот этой фигуры на 90 или 180°, если же о каком-либо ином не слишком примитивном движении в том же подуровне — то зеркальный поворот этого движения, т. е. взаимная замена в нем^[8] правой и левой стороны.

Еще более высокая вариативность, свойственная уровню действий D и достаточно подчеркнутая при его общем описании (см. гл. VI), оставляет как будто только одну слабую сторону по части сбивающей вариативности в этом уровне: это как раз снятие взаимозаменяемости правой и левой руки, имеющей место в уровне пространственного поля. Таким образом, если замена правой руки на левую или обратно оказывает на двигательный акт сбивающее, деавтоматизирующее действие, то это почти точный знак, что этот акт ведется под управлением уровня действий D^[9].

На вопрос о сторонах и свойствах движения, наиболее безопасных в отношении допускаемой вариативности, можно в настоящий момент ответить только в самых общих чертах. По обоим низовым уровням, опирающимся в своей работе на танго- и проприорецепторику, как приспособительная, пластическая вариативность, так и «вариативность от индифферентизма» столь же слабо выражены, как и явления переноса. По уровню синергий из всех перечислявшихся выше переменных наиболее вариативны амплитуды, допускающие сохранение привычной, автоматизированной двигательной структуры в довольно широких пределах.

Допускаемая вариативность, как приспособительная, так и индифферентная, начинает резко возрастать по целому ряду показателей в подуровне C1. Здесь уже имеет место отрыв от определенной пространственной координаты, т. е. широкая вариативность местоположения траекторий точек движущегося органа, и отрыв от самого исполнительного органа с появлением возможности многообразной викарной взаимозаменяемости. В подуровне C2 сюда присоединяются: легкая вариативность амплитуды и масштаба, изменчивость положений, форм и допустимость поворотов траекторий в самых разнообразных плоскостях (за исключением зеркального обращения движения, см. выше). Вариативность смысловых цепей из уровня действий простирается еще дальше, позволяя сверх переключений рабочей точки и исполнительного органа еще целый ряд не искажающих смысла видоизменений в перечне и порядке звеньев цепи; регресс вариативности имеет здесь место только по отношению к правой и левой руке.

Точно так же мало можно сказать в настоящее время по вопросу о наименее сбивающих внешних воздействиях, т. е. о таких привходящих внешних условиях, которые, несомненно, осложняют общую обстановку выполнения двигательного акта и в то же время переживаются коррекциями данного уровня с достаточным индифферентизмом в смысле отсутствия от них сбивающего эффекта.

По отношению к обоим низовым экстрапирамидным уровням A и В наиболее индифферентным является прежде всего выключение телерецепторов, очень сбивающе действующее на движения вышележащих уровней. Для уровня синергий столь же мало опасным в смысле сбивающего действия и хорошо парируемым посредством механизмов динамической устойчивости является усложнение внешнего переменного силового поля, включение каких-либо новых, ранее не фигурировавших внешних сил или сопротивлений. Наконец, опять-таки по линии обоих низовых уровней, к безопасным внешним воздействиям надо причислить отвлечение внимания испытуемого, вообще не играющего заметной роли в непроизвольных, неосознаваемых фоновых компонентах из A и В.

Если можно причислить к категории воздействий и время, то этот фактор дает очень малый деавтоматизирующий эффект по уровню синергий. Незначительное впечатление производит на движения и фоны этого уровня и изменение тактильного поля: сухость или влажность кожи, перчатки, та или другая одежда и т. п.

Двигательные акты из уровня пространственного поля C легко переносят экзогенно обусловленные, навязанные изменения темпа, масштаба, угловой амплитуды движения — все воздействия, очень болезненные для экстрапирамидных уровней. Как показывают наблюдения «пластичности нервной системы», этими актами очень легко приспособительно воспринимаются такие экзогенные воздействия и изменения, как, например, подвязывание одной из конечностей, надевание лонгеты, надевание (на здоровую конечность) протеза, замена одного орудия другим и т. п. Эти факты, тесно примыкающие к переключаемости, были уже подвергнуты разбору (см. гл. V). Круг внешних воздействий, безопасных в смысле сбивающего эффекта для действий уровня D, очень широк и не включает ничего особо характерного.

Более содержательная последняя часть нашего описания специфических признаков — обзор внешних воздействий, обладающих избирательно наибольшим сбивающим эффектом на отправления того или иного уровня построения; она представляет довольно разносторонний практический интерес. Утонченные изыскания в этом направлении, помимо обогащения сетки опознавательных признаков, должны дать целый ряд важнейших указаний на условия, содействующие наибольшей стабильности двигательных навыков различной структуры, а вместе с тем и на пути их рациональной и наиболее эффективной стабилизации. Пока и по этому вопросу может быть сказано не слишком много.

Двигательные фоны из уровня палеорегуляций А обнаруживают наибольшую лабильность прежде всего ко всем воздействиям, вызывающим раздражения вестибулярного (отолитового) аппарата уха и проистекающим из них тоническим шейно-туловищным реакциям. Толчки и сотрясения, пассивные повороты, несимметричные силы (например, ветра или статической нагрузки), односторонние температурные воздействия на кожу лица и шеи, резко неодинаковое освещение обоих глаз и т. п., как правило, сильно деавтоматизируют всякие движения по их компонентам из уровня A.

Следующая группа особенно ощутительных воздействий по этому уровню связана с изменениями в тангорецепторике конечностей.

Всем известно, как сильно сбивает движения замена привычной рукояти. Каждый мастер гораздо охотнее пойдет на смену рабочей части орудия, с которым он сработался, нежели на смену его хваточных элементов; черенок ножа ему дороже лезвия. Так же сильно сбивают те изменения осязательного поля, которые были только что перечислены как индифферентные по уровню пространственного поля: надевание перчаток, сухость кожи, вмешательство анталгических коррекций (см. выше) от местных болевых точек на исполнительном органе: мозолей, панарициев, ожогов и т. п. Наконец, сбивающее действие на фоны из уровня A совершенно бесспорным образом оказывает время, наоборот, очень мало эффективное в отношении компонент из уровня синергий. ,

Уровень синергий В, в свою очередь, обладает не менее характерной группой опасных для него внешних воздействий. Прежде всего сюда относятся изменения рабочей позы, формы и высоты сидения, высоты верстака или рабочего поля, размеров и габаритов орудия (рабочего орудия, музыкального инструмента, гимнастического снаряда и т. п.), влияющих на расположение частей тела и формулу суставных углов. Кроме того, к воздействиям этого же рода принадлежит смена исполнительного органа — даже частичное изменение формы его участия в общем синергетическом акте. Далее, избирательно-сбивающее действие, судя по всему, оказывается экзогеннонавязанный ритм: движения из подуровня C1 мирятся с ним хорошо, в то время как синергии явно предпочитают свой автохтонный ритм ad libitum. Наконец, сбивающий эффект по уровню синергий вызывается симультанным включением другой синергии; на такую дуплексную нагрузку у уровня синергий явно не хватает объема и распределения его «внимания».

Здесь должна быть упомянута еще одна комбинация. Для движений (и двигательных элементов действий), обладающих фонами из уровня синергий В, но свободных от фонов из C2, очень характерно то, что при хорошо освоенном навыке такие движения привычно текут без контроля зрения, включение же последнего производит на них резко сбивающее действие.

Для стриального подуровня C1 пространственного поля характерны прежде всего два источника сбивающих воздействий: во-первых, навязывание ведущимся в нем движениям циклической экзогенной метрики, а во-вторых, (вызванное соответственными сбивающими факторами), ослабление функции фонового рубро-спинального уровня А. Первая группа сбивающих воздействий иллюстрируется характерным, не раз упоминавшимся примером ходьбы по шпалам или по начерченным на полу разметкам. Что касается второй группы сбивающих факторов, то каждый, несомненно, замечал, как резко и избирательно сказывается отлежанность руки, ее переохлаждение, чем-либо вызванная кожная гипэстезия и т. п., прежде всего на двух основных качествах моторики подуровня C1: беглости и процессуальной точности. До какой степени невозможно, придя с холода, сразу приняться за работу, знает каждый музыкант-исполнитель, чертежник и т. п. Однако этот сбивающий эффект обусловливается не непосредственно значимостью тактильных и суставно-проприоцептивных афферентаций для управления движениями подуровня C1, а главным образом деавтоматизацией этих движений, вызванной нарушениями в рубро-спинальном уровне A, теснейшим образом связанном с подуровнем C1. Мы имели уже случаи видеть, как интимна связь обоих уровней в патологии, в частности в синдромах выпадений; эта же связь снова проступает и здесь, показывая, в какой решающей мере нуждаются координации подуровня C1 в фундаментах из A.

Из области воздействий, уже выходящих за пределы повседневной нормы, необходимо упомянуть о весьма избирательном сбивающем действии на подуровень C1 двух групп интоксикаций. Во-первых, сюда относится эффект алкоголя (расстройства стояния и ходьбы, нарушения точных движений из контингентов C1), а во-вторых, эффект отравления вероналом^[10], дающим в этом же направлении еще более яркие и еще более четко избирательные нарушения ходьбы, письма, речи, всевозможных пространственных манипуляций и т. п.

Внешние воздействия, наиболее ощутительно сбивающие для движений и компонент верхнего подуровня пространственного поля C2, дают не менее яркое созвездие. На первом месте здесь мы поместим воздействия, отвлекающие внимание субъекта: шум, разговор, привлечение внимания к чему-нибудь постороннему и т. п. Еще на двигательные акты нижнего подуровня C1 такое отвлечение действует совсем мало, и они, как известно, очень легко текут машинально (ходьба, хорошо разученный музыкальный пассаж, привычный трудовой автоматизм и т. п.). По отношению же к низовым уровням В и A мы могли поместить фактор отвлечения внимания прямо в графу наиболее безопасных по сбивающему влиянию воздействий. По отношению к разбираемым движениям из C2 очень характерно, что отвлечение внимания действует сбивающе не только на акты, самостоятельно ведущиеся на этом подуровне, но и на управляемые им фоновые автоматизмы для уровня действий, несмотря на то, что автоматизмы всегда текут вне поля сознания. Иногда этот факт дает даже хороший признак для различения между собой двигательных отправлений из C1 и C2.

Второй фактор, сильно дезорганизующий движения из подуровня C2, есть изменение в каком-нибудь смысле зрительного контроля, всегда решающе важного для отправлений этого подуровня. Так, сбивающе действует, например, контролирование своих движений вместо прямого зрения смотрением в зеркало или через оборачивающие призмы и т. п. Правда, свойственная обоим подуровням пространственного поля широкая пластичность очень быстро выравнивает возникающие здесь нарушения движений, и уже после небольшого упражнения они вновь хорошо автоматизируются. Опыты со сбивающим воздействием указанного рода должны быть рассчитаны на внезапность и неподготовленность. Еще сильнее, чем извращения зрительной афферентации, действует, разумеется, полное выключение зрительного контроля. Движения нижнего подуровня пространственного поля сбиваются от закрывания глаз в очень малой степени: например, ходьба (конечно, при условии исключения боязни на что-либо наткнуться), проведение линий, работа обеих рук на фортепиано и левой руки — на скрипке и т. п. Координации же пирамидного подуровня во многих случаях делаются просто невозможными, и не только те, которые по самой своей сути недоступны для слепых.

Заметно страдают, если и не обязательно сбиваются совсем, движения подуровня C2 при сильном утомлении, сонливости, мигрени и т. п. Из прямо токсических сбивающих воздействий здесь могут быть упомянуты те, которые вызывают тем или иным путем ишемию мозга, например, окись углерода, высотная гипоксемия и т. д.

Наконец, уровень действий D не позволил пока уловить ни одной характеристической формы воздействия, которая влияла бы на управляемые акты избирательно сбивающим образом. Как и во всех других уровнях, движения уровня действий отвечают деавтоматизацией на переключение их в другой непривычный им уровень. Об этой форме деавтоматизации уже была речь выше (см. гл. VIII), но мы условились не включать ее в рассмотрение. Нарушение сбивающими воздействиями каких-либо фоновых автоматизмов действий, конечно, деавтоматизирует и самые действия, но эти нарушения нашли уже свое отражение при характеристиках сбиваемости самих этих низовых уровней. Сбивающего же эффекта каких-либо определенных вмешивающихся воздействий на ведущие коррекции уровня действий как такового до настоящего времени уловить не удается.

Таковы наблюдения, которые могли быть собраны в настоящее время по обрисовке и систематизации специфических уровневых признаков двигательных актов человека.

¹ Наиболее часто встречаемые формы заикания представляют собой гиподинамические персеверации с чисто функциональным генезом. Принадлежность их к тому или другому уровню неясна; наиболее вероятна связь их с нижним подуровнем пространственного поля C1, почему мы и упоминаем их здесь. Являющееся правилом исчезновение заикания при пении подкрепляет это предположение. Объясняется это тем, что пение, базирующееся в основном на стриальных фонах, мобилизует подуровень striati, снимая его фукциональную гиподинамию.

² Пациенту предлагают написать слово «революция». Если он пишет «руция» — это простая сензорная аграфия. Если задание выполняется в виде «реререция», или «реввв», или, наконец, в виде многочисленных повторений верного написания заданного слова — это все различные варианты персевераций, определяющиеся особенностями локализации и структуры очага. Наконец, писание слова «революция» в ответ на всевозможные дальнейшие задания есть «застревание». Нельзя не вспомнить по поводу излагаемого прекрасной зарисовки у Н. С. Лескова (рассказ «Котин-Доилец и Платонида», гл. III) невропатического ребенка, систематически проявлявшего свой страх перед учителем в виде стереотипной персеверации при писании своего имени «Константинтинтинтинтинтин...» и т. д.

³ Такой исключительный знаток детской речи, как К. И. Чуковский, настойчиво подчеркивает это обстоятельство. «Дети более младшего возраста пользуются рифмой не для игры, не для украшения речи, но... для облегчения ее. При неразвитом голосовом аппарате младенца ему значительно легче произносить схожие звуки, чем разные. Легче, например, сказать, «покочиночи», чем «покойной ночи». Оттого, чем меньше ребенок, чем хуже владеет речью, тем сильнее его тяготение к рифме» («От двух до пяти».— 1937.— С. 238). «Ненормальны или больны те младенцы, которые не проделывают таких языковых экзерсисов. Это именно экзерсисы, и трудно придумать более рациональную систему упражнения в искусстве речи, чем такое многократное повторение всевозможных звуковых вариаций»... «Чтобы научиться управлять (звуками языка) по своему произволу, он по очереди произносит их снова и снова, причем, ради экономии сил, в каждом новом звукосочетании изменяет только один звук, а все остальные оставляет нетронутыми» (Там же.— С. 240).
На такое же явление персеверации слов у своего четырехлетнего сына указывает А. Н. Толстой: «Никита взглянул на меня строгими глазами и сказал: — Послушайте, послушайте (у него есть привычка по два раза повторять некоторые слова), это же в самом деле глупо... Отдайте мне бумагу, а сами пишите, пишите, пишите коротенькую историю» (Толстой А. Приключения Никиты Рощина. Предисловие). (Выделения в цитатах сделаны Н. А. Бернштейном. — Прим. ред.).

⁴ Несколько примеров, представляющих известный интерес для речедвигательного анализа: «Клара украла у Карла кораллы, Карл у Клары украл кларнет»; простые, но нелегкие скороговорки: «король — орел — король — орел», «шла Саша по шоссе», «cing sangsues a cent cing sous» и тому подобное.

⁵ Ниже будет показано, что этот вопрос придется расчленить на три более детальных.

⁶ Проявления финальной точности очень типичны для верхнего подуровня пространственного поля C2, хотя отнюдь не монопольны для него; проявления процессуальной точности так же типичны для подуровня C1.

⁷ В гл. V было высказано по поводу приспособительной вариативности, отличающей акты уровня пространственного поля от штампов уровня синергий, что эта вариативность непосредственно необходима для точного прилаживания этих актов к наилучшим решениям обусловливающих их двигательных задач. Отсюда может получиться впечатление, что широкая вариативность, т. е. низкая кучность, в ряде случаев существенно связана с высокой целевой точностью и меткостью. Действительно, случаи вроде меткой стрельбы влет очень ярко сочетают оба показателя; большую приспособительную вариативность прицельного жеста и столь же большую меткость, т. е. малую среднюю ошибку выстрела. Однако более внимательный анализ показывает, что в этом случае, как и во всех аналогичных ему, те коррекции, которые обусловливают высокую меткость, обязаны обеспечивать и столь же высокую кучность, иначе все равно меткой стрельбы не получится; вариативность же прицельного жеста обслуживается при этом коррекциями совершенно другого строения и состава. Это ярче видно на тех примерах, где целевая приспособительная вариативность движения регулируется другим уровнем, нежели целевая точность; например, предметные цепи действий тореадора, вариативность вспомогательных движений которого не нуждается в описании, решающий же жест укола в область продолговатого мозга быка (C2) максимально стандартен и точен, поскольку всякая погрешность в нем против целевой точности грозит смертельной опасностью. Итак, в самом пункте целевой точности меткость существенно неотделима от кучности.

⁸ В нем самом, а отнюдь не в отношении исполнительного органа, как раз в этом подуровне допускающего очень легкую переключаемость. Разумеется, для этого испытания должно быть выбрано несимметричное по форме движение.

⁹ Отличительным признаком от уровня В, точно так же не допускающего переключений из правой в левую руку, является то, что акты уровня D во всевозможных других отношениях выносят любые вариации, тогда как уровень В сбивается ими.

¹⁰ Аналогичные явления дают и другие барбитураты, но с вероналом они получаются в наиболее чистом виде.