Левин К.
Военный ландшафт

Представленные здесь рассуждения посвящены проблемам феноменологии ландшафта.

Обычно предполагается, что, видя перед собой одинокий холм, возвышающийся как «пространственный гештальт» над равниной и своим основанием вклинившийся в ее поверхность, мы можем также представить себе, что перед нами просто изгиб поверхности, как бы ее «волна», то есть можем увидеть этот холм и в качестве «двумерной фигуры». Или же, когда мы, прогуливаясь, воспринимаем окрестные поля и луга с эстетической точки зрения, мы вполне можем также представить себе тот же ландшафт совсем по-другому — таким, как его увидит земледелец. К такого рода представлениям можно относиться двояким образом. Можно, во-первых, предположить, что здесь фактически происходит феноменологическое изменение реально видимого ландшафта и место объемного образа холма действительно занимает плоская фигура. Однако, как правило, этот новый ландшафт воспринимается по сравнению с феноменологически подлинным ландшафтом как нечто лишь представляемое. Этот статус представления, отличного от реальности, не отменяется и тем обстоятельством, что представляемый ландшафт мы «видим»: факт воспринятости еще не делает двумерный холм реальным, но придает ему статус представляемого образования. По отношению к описываемым ниже структурам ландшафта, замещение их другими — представляемыми — образами, как правило, также было возможно.

Хотя остальные феноменологические свойства не меняются в зависимости от статуса образа как феноменально подлинного или воображаемого, следует все же заметить, что здесь речь идет лишь об образах, которые в свое время были пережиты мною в качестве реальных структур ландшафта.

Поскольку пехотинцы могли во многих случаях сталкиваться с иными образами ландшафта, следует отметить, что я служил в полевой артиллерии.

1. Направленность ландшафта

Приближаясь к фронту при возвращении из тыла, каждый переживает своеобразную трансформацию воспринимаемого ландшафта. Хотя он и раньше наталкивался то тут, то там на разрушенные дома и прочие приметы войны, все же в определенном смысле он находился в самом настоящем ландшафте мирного времени: местность простиралась во все стороны одинаково и ни в одном направлении не имела видимого конца. Ибо обычно мы переживаем ландшафт именно таким образом: он простирается, относительно независимо от обусловленных конкретным рельефом местности условий видимости, далеко в пространство, отражающееся на сетчатке благодаря оптическим законам. При этом для ландшафта мирного времени существенно, что он простирается до бесконечности во всех направлениях, хотя и может — в зависимости от строения и особенностей местности — простираться в разных направлениях неодинаково быстро и легко. Ландшафт «кругл», он не имеет переда и зада.

Однако при приближении к прифронтовой зоне это простирание в безграничность перестает быть полным. Складывается впечатление, что за линией фронта местность каким-то образом заканчивается; ландшафт оказывается ограниченным.

Эта ограниченность местности при приближении к линии фронта появляется еще задолго до того, как становятся видимыми боевые позиции. При этом удаленность «границы» первоначально оказывается совершенно неопределенной: всюду, куда достигает взор, ее, во всяком случае, еще нет, и остается неизвестным, остается ли за пределами поля зрения еще 10 км «нашей» территории, или только 2 км. Лишь ландшафт в целом предстает перед нами направленным, у него есть «перед» и «зад», причем «перед» и «зад», не привязанные к нашему движению, а являющиеся устойчивыми свойствами самой местности. Речь не идет здесь ни о сознании нарастающей впереди опасности, ни о недоступности лежащей впереди территории, речь идет лишь об изменении самого ландшафта как такового. Местность предстает перед нами как имеющая «впереди» конец, за которым следует «ничто».

Это место «обрыва местности» становится тем определеннее, чем ближе мы приближаемся к передовым позициям и чем точнее представляем себе положение первой линии окопов — ибо именно рядом с ними и проводится «граница местности». Пока, например, поднимаясь на холм, мы можем еще сомневаться, лежит ли весь этот холм до передовой, отдаленность границы остается неопределенной; увидев же передовые позиции на вершине следующей возвышенности, мы уже знаем: холм и лощина еще принадлежат нам, но сразу же за гребнем следующей гряды находятся наши передовые окопы и пролегает граница местности. Поэтому у нас уже нет целостного образа возвышенности, как в случае предыдущего холма — местность заканчивается «подъемом» и кусочком «вершины возвышенности».

Одновременно с уточнением удаленности границы и ее привязкой к наблюдаемым формам местности, становится еще выраженнее направленность ландшафта: местность выступает перед нами как своеобразная зона или полоса, тянущаяся примерно параллельно линии границы. В то время как в предшествующей области в качестве направления ландшафта переживалось направление к границе, теперь направление ландшафта определяется протяжением местности вдоль границы. Образуется пограничная зона, причем ее качество пограничности быстро «уплотняется» по направлению к противнику.

2. Опасная зона

От восприятия пограничной зоны следует отличать ощущение опасной зоны, также обычно нарастающее по мере приближения к противнику. Если ощущение ограниченности местности начинает уже издалека постепенно усиливаться во все нарастающем темпе, то ощущение зоны опасности появляется позднее и при этом, если местность уже знакома, усиливается не постепенно, а скачками. Дальше всего в тылу расположены обычно не связанные друг с другом островки опасности, например, часто обстреливаемые деревни и перекрестки. Кроме того, при приближении к передовой и даже в самих передовых окопах ощущение опасной зоны усиливается, как правило, в отдельных конкретных местах, которые, например, просматриваются противником, имеют плохое прикрытие или чаще всего обстреливаются. При каждом изменении боевой обстановки опасная зона также изменяется. Во-первых, общее ощущение опасности нарастает или уменьшается в зависимости от интенсивности боевых действий, во-вторых, изменяются места опасности — возникают новые места опасности, исчезают старые.

В ходе маневренной войны при занятии новой позиции сначала возникает обычно ощущение опасной зоны, приблизительно равномерно нарастающее, в направлении к противнику. Однако по мере пребывания на этой позиции скоро вновь образуются отдельные отчетливо выраженные места опасности, хотя они редко достигают той степени фиксированности, которая характерна для позиционной войны (где, впрочем, происходят аналогичные изменения по мере знакомства с новыми позициями и привыкания к ним).

3. Граница местности

Во время всех этих изменений опасной зоны положение границы может оставаться неизменным. Разумеется, если граница исчезнет или переместится на значительное расстояние вперед, например, если противник оставит свои позиции, то одновременно исчезнет и опасность как свойство соответствующей области. Если батарея после длительного огневого боя получает приказ готовиться к выступлению или же по каким-то другим признакам становится понятно, что противник отступает, то положение границы местности, до этого относительно точно определенное, снова становится неопределенным. Сначала возникает довольно интенсивное переживание исчезновения границы с того места, где она пролегала до сих пор. Затем граница появляется снова, но уже дальше, менее четко выраженная и более неопределенная по своему местоположению. При этом линия фронта не обязательно должна быть непосредственно видна. В этом случае даже при передвижении граница обычно отодвигается от нас как бы рывками — то частыми и небольшими, то редкими и значительными, в диапазоне от двух до десяти километров в зависимости от особенностей местности и характера боя. Может случиться и так, что во время передислокации мы оказываемся впереди своей собственной границы. Так, однажды передвигавшаяся батарея обогнала рассыпанную наискось стрелковую цепь своей пехоты; при этом граница, находившаяся ранее впереди батареи, сдвинулась назад, в область стрелковой цепи — на некоторое время батарея очутилась впереди собственной границы.

Скачкообразное выдвижение границы наблюдается во время «военного марша», то есть тогда, когда между боями осуществляется продвижение в составе авангарда или главных сил от одной огневой позиции к другой. Во время походного марша, например при передислокации перед линией фронта, граница или остается на своем месте — если передвижение происходит в достаточной близости от фронта, — или отсутствует. Впрочем, во время очень долгих суточных переходов и в этом случае граница может временами совершенно теряться; в таком случае создается ощущение передвижения по местности походным маршем. Хотя остается направление марша, но обусловленная границей направленность ландшафта отсутствует — до тех пор, пока через несколько часов какой-нибудь признак боя не заставит границу «всплыть» снова.

Различие между границей и линией боя становилось заметным в случае арьергардного боя русских, когда в ходе преследования надо было как можно быстрее вытеснить оставшийся позади небольшой отряд противника, при этом подлинная линия границы находилась от нас уже намного дальше вперед, чем все еще сражающийся на «нашей» территории остаток сил противника. Полное отсутствие границы во время сражения является исключением. При многодневном пребывании за несколько километров от линии фронта направленный и ограниченный ландшафт снова превращался в «круглый» ландшафт мирного времени. И такое восприятие ландшафта не исчезало при взгляде на зону сражения с самолета, скорее, сухопутные войска казались сражающимися «на» одном, простирающемся до бесконечности, ландшафте. Точно так же граница отсутствовала во время нашего первого сражения в ходе маневренной войны в Галиции, несмотря на непосредственную близость поля боя. В то время как мы, после длительного марша в качестве резерва сухопутных войск, толпились на улице, внезапно вспыхнул бой за соседнюю деревню. Деревня эта оставалась для нас обычной «местной деревней». Все это сражение не выглядело для меня действительно серьезным и призыв в укрытие казался, несмотря на реально достаточно сильную угрозу, каким-то бессмысленным — очевидно потому, что военный ландшафт еще не сменил собой мирный.

4. Позиция

Во время сражения в ландшафте, обладающем границей и направленностью, особой его частью выступает поле боя, или «позиция». Если это поле сражения благодаря окопам, блиндажам и т.п. особенно подходит для военных целей, как это бывает в позиционной войне, то восприятие этой части ландшафта как позиции сохраняется и в промежутках между сражениями, и она выделяется в ландшафте особенно отчетливо. Хотя и в этом случае «концом» местности будет только линия передовых окопов, тем не менее уже вся позиция в целом будет выступать как совершенно особая, отделенная от прочего ландшафта зона. Если от блиндажей, расположенных на тыловой границе такого рода позиции, посмотреть назад, то ландшафт будет выглядеть иначе, чем когда оглядываешься вокруг себя из любой его точки — как горожанин из многоэтажного дома на окраине большого города смотрит из «города» на «сельскую местность», так и солдат смотрит из «позиции» на прилегающую, но доходящую лишь до границы позиции местность: две разнородных части ландшафта как бы сталкиваются здесь друг с другом. Все, что находится между границей позиции и местности с одной стороны и передовыми окопами — с другой, несет на себе печать позиции. Вся эта зона складывается из хороших или плохих, оборудованных или естественных позиций артиллерии и пехоты, из складок местности, выступающих в качестве прикрытия, из хороших или плохих подходных путей для резервов пехоты и подвоза боеприпасов. Даже относительно большие, нерасчлененные окопами части местности, которые сами по себе можно было бы назвать полем или лесом, уже не являются полями или лесами в смысле привычного ландшафта мирного времени; точно так же и деревни почти не сохраняют присущие им в другое время свойства. Все это становится целиком военными объектами: их существенные свойства теперь суть возможность или невозможность просматриваться противником, прикрытие, которое они дают от артиллерийского или ружейного обстрела, их свойства в качестве сектора обстрела, число и распределение наиболее удобных для орудий и наиболее опасных мест, частота, с которой противник их обстреливает, вид и степень их опасности в данный момент.

5. Военные объекты

Отличие этих военных объектов от соответствующих мирных объектов достаточно глубоко и решающим образом влияет на поведение по отношению к ним. Поэтому абсурдным кажется ожидать от какого-нибудь объекта в этой зоне наличия свойств, присущих соответствующему мирному объекту. Этим можно объяснить мое сильное ощущение неестественности, когда однажды я должен был принести с находящегося на позиции поля солому для постелей, а в другой раз должен был принести уголь из лежащей между артиллерийскими и пехотными позициями разрушенной деревни. Мне казалось, что эти предметы, нужные для обустройства жизни, не могут принадлежать тому комплексу домов и стен, основной характеристикой которого являлось то, что он хорошо прикрывал от глаз противника и давал достаточно хорошую защиту от обстрела. Феноменальное различие между разрушенной деревней, расположенной на позиции и вне ее проявлялось еще и в том, что неприятное ощущение при виде руин исчезало или, по меньшей мере, сильно уменьшалось, когда деревня находилась на самой позиции, — ибо руины воспринимались как военный объект, а не как разрушенный объект мирного времени.

То, что находится внутри зоны сражения, принадлежит солдатам как их законная собственность не потому, что они могут это захватить — ведь в лежащих позади позиции захваченных областях дело обстоит по-другому, — но потому, что все, находящееся в зоне сражения, становится военными объектами, которые естественным образом предназначены для солдат. Даже такое варварство, как сжигание полов, дверей и мебели, совершенно нельзя сравнивать здесь с такого же рода употреблением домашней мебели в ситуации мирного времени. Ибо если даже эти объекты и не до конца потеряли свои мирные признаки, все же на первый план гораздо сильнее выступает присущий им характер военных объектов, который нередко заставляет относить их к совсем иной понятийной категории.

Тот факт, что и сами люди также становятся частью этого военного мира, особенно нагляден на примере двух явлений.

1. Гражданские лица, которые, в отличие от большинства, не эвакуировались из зоны сражения, тем не менее не становятся «объектами военной реальности» (это значило бы, что их подозревают в шпионаже). Их присутствия даже достаточно, чтобы лишить соответствующий дом или усадьбу в зоне сражения характера военного объекта; стрельба по таким домам ощущается поэтому как нечто особенно тяжелое или жестокое, как своего рода нарушение мира.

2. То, что солдат воспринимает и самого себя в качестве военного объекта, становится особенно ясно в то мгновение, когда он по каким-то причинам выбывает из состава сражающихся войск, например, если он ранен или его куда-то откомандировали. Реакция на это событие прекращения участия в боевых действиях проявляется по-разному: бывает, что вся опасность для «не участвующего» теперь солдата кажется ликвидированной одним мановением руки, а бывает, что теперь, когда ему, собственно, больше не надо быть здесь, он вдруг по-новому и с особой силой замечает, что «война, однако, действительно опасна» и начинает видеть во всех моментах сражения необычно сильную опасность.

Позиция, далее, состоит из чисто военных объектов и из вещей, относящихся к жизни солдата на позиционной войне. Эти последние не совсем лишены свойств военных объектов, они не являются мирными вещами, — но они относятся к жизни солдат вне сражения, к которой чисто военные объекты относиться не могут. Так, например, в маневренной войне уже палатка или даже голое место для сна рядом с пушкой кажутся чем-то далеким от войны и почти родным, что особенно бросается в глаза именно в силу их непосредственного соседства с чисто военными вещами. То же самое относится и к еде около орудия во время сражения.

Внутри самой позиции в позиционной войне мера причастности того или иного объекта к сражению при движении от фронта к тылу — например от наблюдательного пункта в передовых окопах к расположенным в паре сотен метров сзади жилым блиндажам — постоянно уменьшается. Находясь рядом с орудием метрах в трехстах позади передовой при определенных обстоятельствах можно даже сорвать цветок, в передовом же окопе даже сама мысль об этом не может придти в голову. В траншеях, лежащих несколько в глубине позиции, можно двигаться свободнее, чем в передовых окопах. Впрочем, существенное усиление боевой активности приводит к яркому выявлению военного характера и этих, относительно удаленных, частей позиции.

Граница между позицией и прочей местностью проходит примерно там, где кончается каждодневно обстреливаемая зона; в нашей позиции во Франции это было примерно на границе зоны обстрела французских минометов. Расположенные еще глубже позиции артиллерии могут быть островками позиции в окружающей местности — они принадлежат позиции, хотя пространственно и отделены от нее. О возможности островков местности внутри позиции мы уже упоминали.

При сильных огневых налетах на позицию и прилегающую к ней местность позиция может на время как бы растягиваться. Однако если обстрелу подвергаются отдельные отодвинутые вглубь усадьбы или другие участки местности, это не приводит к растягиванию позиции; они оказываются не островками позиции, а обстреливаемыми «участками местности»; противник в этом случае стреляет «в местность». Неестественность такого обстрела местности вместо обстрела позиции — ибо эти участки повышенной опасности не следует смешивать с островками позиции — пробуждает ярость мщения, к которой иногда добавляется настороженность к действиям неприятеля и некоторое удовлетворение по поводу напоминания о войне тыловикам.

6. Позиция в маневренной войне

Если в ходе маневренной войны позиция меняется, то не только сдвигается граница и исчезает качество опасной зоны, но, помимо этого, мы с удивлением обнаруживаем, что там, где только что была позиция, теперь находится просто местность. Зона, где надо было, так сказать, постоянно пригибаться и быть готовым обороняться, превращается просто в часть того пространства, через которое надо будет теперь пройти. На месте военных объектов вдруг, без всякого видимого процесса превращения, появляются пашня, луг или что-то подобное, указывая тем самым на принадлежность ландшафта окрестным полям и лесам. Вместо задаваемой линией фронта направленности, эти пашни и межи обнаруживают теперь совсем другие, свойственные им самим, направления. Дороги, которые были до сих пор всего лишь участками неудобной для рытья окопов твердой земли с благоприятно или неблагоприятно для целей сражения направленными боковыми ответвлениями (тропинками), снова становятся теперь обычными дорогами, связывающими между собой те или иные места, указывающими путь и являющимися средствами передвижения вперед, «пересекая местность», или к какой-либо цели.

От позиции остаются лишь искусственные сооружения, окопы пехоты и артиллерийские прикрытия, которые, однако, теперь оказываются изолированными, не имеющими какой-либо осмысленной связи с окружением. При этом они теряют способность структурировать ландшафт и становятся не имеющими особого значения или даже просто бессмысленными образованиями «на местности». Когда снова возвращаешься в те места, которые знал в качестве позиции, даже после небольшого промежутка времени, то совершенно новый образ ландшафта может весьма существенно затруднить узнавание. Отсутствие состоящей из естественных и искусственных военных объектов зоны, место которой заняли участки местности с выраженными сельскохозяйственными особенностями, исчезновение ощущения опасности, наконец, отсутствие границы и присоединение этой полосы земли к прилегающим «круглым», простирающимся во всех направлениях до бесконечности, окрестностям — все это вместе приводит к коренному изменению картины ландшафта. Возвышенности, которые заканчивались двумерным «подъемом», становятся объемными, стоящими на земле холмами. Там, где во время сражения картину ландшафта определял край леса с лежащей за ним ярко выраженной чащей, теперь располагается лес (участок леса), протяжение которого существенно для его образа и при этом край леса изменил свое видимое направление (которое, например, раньше шло подчеркнуто параллельно линии фронта); одновременно с этим лес теперь может казаться менее густым, во всяком случае, его густота, потеряв свой определяемый военной логикой защитный характер, теряет свою выраженность. Там, где неглубокая лощина прежде бросалась в глаза в качестве хорошего прикрытия, теперь мы видим лишь ровную, в крайнем случае слегка волнистую местность без явного перепада высот. Поскольку образ таких ложбинок в качестве военных объектов определялся преимущественно их проходимостью и поскольку перепады высот в различных направлениях тогда воспринимались подчеркнуто по-разному, то, что теперь воспринимается как отдельные лощины, раньше могло казаться связанным, и наоборот. Поля, которые воспринимались преувеличенно большими по протяженности, потому что они просматривались противником, теперь «сжимаются», и т. д.

Если окопы прежней позиции были покинуты лишь недавно, а то и вовсе еще полны убитых и оружия, то, как правило, они не превращаются в бессмысленные образы, но остаются «отметинами войны» среди местности. Не будучи уже подлинно военными объектами сражения, они, однако, не ставятся и на одну доску с убитыми лошадями и изрытыми пашнями, которые вновь стали мирными объектами, хоть и поврежденными войной. Окопы, в отличие от этого, и после сражения продолжают оставаться военными объектами, под которыми тянется «местность». Подобными военными объектами иногда оказываются и сожженные деревни, остающиеся «островками войны» среди мирного ландшафта — либо лежащими на местности и как бы покрывающими ее, либо как бы «омываемые» ею.

Lewin K. Kriegslandschaft // Zeitschrift für angewandte Psychologie. 1917. 12. S.440-447. Это первая публикация Курта Левина в профессиональном психологическом журнале.